– Ну!
– Заведи-ка нам, Степушка, карагод!
Гармонист приосанился, растянул на всю ширину своей узкой груди меха своей трехрядки и лихо забегал пальцами по клавишам. Черты лица его сразу же разгладились, на щеках выступил живой румянец, в глазах появился шаловливый блеск.
А девки, выстроившись в круг, под эту музыку начали выделывать самые сложные коленца, то и дело подбадривая друг друга и гармониста восклицаниями и хлопками:
– Наподдай, Степушка!
– Не ленись, девки!
– Позабавим паныча!
Вслед за карагодом на одном дыхании молодухи исполнили «Барыню», «Калинку», «Страдания», «Светит месяц», «Выйду я на реченьку», и везде своей природной пластикой и задором выделялась Дуняша.
По возбужденному лицу молодого барина было видно, что нравится ему и пение, и пляски, а больше всех Дуня с атласной лазоревой лентой в темной косе.
Видя, что раскрасневшиеся плясуньи устали, Аристарх предложил им отдохнуть и пригласил за барский стол.
– Угощайтесь, чем бог послал! – радушно предложил он.
Лакеи тут же притащили из людской лавки и, подождав, пока все девки рассядутся, поставили перед каждой по фарфоровой чашке с золотым ободком. Дворецкий самолично налил каждой плясунье чаю, положил на блюдечко по медовому прянику и ватрушке.
Еще разгоряченные танцами молодки тихо переговаривались, боясь бросить даже случайный взгляд на барина. Не привычные к господским этикетам девки, быстро опустошив блюдца, вылили туда чай и, смущенно потупив глаза, по чуть-чуть, впустую прихлебывали горьковатый на вкус ароматный кипяток.
Дуняше досталось место напротив молодого хозяина, и она, словно перепуганный воробышек, сидела, напряженно сжавшись, не притрагиваясь к угощениям.
– Славно поете и пляшете, красавицы! – похвалил Аристарх танцорок, вперив свой взгляд в Дуняшу.
– Кто тебя только обучил так петь и танцевать, прелестница? – спросил он ее, как только она осмелилась поднять на него глаза.
Дуня еще больше смутилась, зардев как маков цвет. Ну что на это можно ответить-то? Разве можно спрашивать снежинку, почему она то плавно и неторопливо кружится, устилая своим узорчатым невесомым белым полотном землю, то мчится в дикой пляске вихря, опережая самых ретивых коней. Разве можно рассказать, почему курский соловей величаво и благозвучно заливается на вечерней заре, да так, что сердце заходится от его звонких трелей.
– Не знаю, барин, – только и смогла она чуть слышно пролепетать, опустив глаза.
Встав из-за стола, Аристарх поманил к себе дворецкого и, отойдя в сторонку, сказал:
– Порадовал ты меня Аполлинарий, ох как порадовал…