Новое тихое признание не заставило себя долго ждать:
— Мне было без малого двадцать, когда король призвал меня на службу. И прослужил я ему почти пять лет, прежде чем мой отец умер и мне пришлось занять его место. За это время я убил пятнадцать человек. Я не испытывал к ним ненависти или злости. Как не было во мне сострадания или сожаления. Я не воспринимал себя как убийцу. Разве палача, приводящего в исполнение приговор суда, мы называем убийцей? Разве солдат, убивающий врага, должен стыдиться этого? Я был неофициальным палачом и солдатом необъявленной войны. Я убеждал себя, что всего лишь помогаю Богу забирать тех, кому место в его чертоге. Это было несложно. Учение Некроса я постигал с малолетства. Как вас готовили быть женой гвардейца, так меня готовили быть верховным жрецом. А нести смерть — часть служения верховного жреца Некроса. Я вырос, веря в это.
Он замолчал, и на какое-то время в гостиной не осталось других звуков, кроме его тяжелого дыхания, треска огня в камине и тиканья настенных часов. Я еще слышала, как гулко бьется сердце в груди, его биение отдавалось шумом в ушах, но понимала, что Фолкнор этого не слышит. Он, как мне казалось, уже забыл о моем присутствии, но он продолжил:
— А потом Некрос забрал ту, которой я дышал, и того, кто даже не успел начать жить. И вся моя вера рухнула в одно мгновение. — Он щелкнул пальцами, и в тишине этот звук показался таким громким и пронзительным, что я почти подпрыгнула на месте. — Вот так. Только что были вера, любовь и надежды — и все, на их месте пустота. Пустота внутри меня. Пустота вокруг меня. И лишь смерть по-прежнему стоит рядом. И как я ни стараюсь, эту пустоту не заполнить.
Я до боли закусила губу и в очередной раз за вечер сморгнула непрошенные слезы. Не знаю, почему мне вдруг стало так грустно. Я ведь знала его историю, знала от Ронана. Но одно дело знать, а другое — услышать это все из его уст. Услышать, чувствуя его боль в каждом слове.
А может быть, его слова просто перекликались с тем, что я сама чувствовала совсем недавно. Я не потеряла веру в Богиню, конечно, но пустота и холод уже ощущались на месте моей веры в семью и любовь.
Я встала и тоже подошла к камину, осторожно поставила свой стакан рядом с его, а потом все-таки сделала то, что хотела сделать еще на крыше: коснулась плеча шеда и слегка погладила.
— Мне очень жаль.
— Вы это уже говорили, — едко отозвался он.
Кажется, он уже устыдился своей откровенности, но меня это не смутило.
— И могу повторить это еще много раз.
— Сделайте одолжение: не стоит.