— Сожалеешь?
— Да, конечно.
Мы засмеялись, хотя нам не было особенно весело.
— Я стала черствой.
— Почему ты так решила? Ты же заботишься о трудящихся.
— Не особенно. Не люблю копаться в жизни людей, устраивать им отдых летом.
— Да, ты рождена для другой работы. Я всегда говорил об этом. Тебе бы стать дипломатом…
— А тебе?
— Мне ничего не надо.
— Вот как?
— Я говорю вполне серьезно. Я доволен своим положением.
— Не верю!.. Выпей воды!
— Спасибо. После кофе холодная вода очень кстати.
Она молча смотрела, как я пью воду, и ждала. И я спросил:
— Скажи мне, пожалуйста, сейчас, в чем я провинился перед тобой? В том, что не нашел в себе силы утопиться?
— Нет, я довольна уже и тем, что ты выразил готовность умереть за меня… Мне тогда другого и не нужно было. — Она задумалась, а потом неожиданно продолжила: — Скажу тебе честно, я часто вспоминаю тот случай, особенно сейчас, когда никто не хочет умереть за меня! Будто меня и не существует… Разве это не страшно — быть одинокой среди стольких друзей и товарищей, стольких близких и родных?.. Как быстро пролетела жизнь… Где наши стремления и идеалы?.. Сейчас мы мечтаем перебраться в Пловдив, чтобы дети могли учиться. По сравнению с Пловдивом здесь провинция.
— Ты права.
— Нет, не права! Разве не мы строили этот город, чтобы жить в нем? Разве не мы назвали его городом молодости? Разве не мы клялись, что оставим свои кости в этой земле?.. Я не могу примириться со своей канцелярией. Ты вот что-то делаешь, что-то строишь… А что делаю я?.. Подшиваю бумаги, оформляю чей-то уход из жизни… И мечтаю о Пловдиве.
— Ты преувеличиваешь, Гергана.
— Нет, не преувеличиваю. — Она встала и открыла окно, чтобы впустить в комнату свежий воздух летней ночи.
Ветви берез белели в освещенном электрическим светом проеме окна, словно покрытые снегом.
— Ты думаешь, что я, быть может, стала мещанкой, — продолжала Гергана, возвращаясь на свое место. — Нет, не стала, не стала, не стала!
Ее мучили те же самые мысли, которые терзали и меня, и я очень хорошо понимал Гергану. Мне захотелось обнять ее и успокоить. Если бы кто-нибудь успокоил меня…
— У нас светлые идеалы, Гергана, — сказал я. — Это идеалы нации, народа. Мы строим новую жизнь, новое общество… Что может быть лучше, что может быть возвышеннее этого?
— Нация, народ, идеалы… Боюсь я этих слов, — с горечью сказала она. — Сидя в канцелярии завода, я мечтаю о квартире в Пловдиве… А ведь я могла быть и другой… Как мог быть другим и ты… Как могла быть другой и твоя бывшая жена…
Я вздрогнул от неожиданности, услышав эти слова, и насторожился: почему Гергана упомянула Виолету? Решил быть более внимательным.