Софийские рассказы (Калчев) - страница 167

Сколько я спал — не помню, но на рассвете меня кто-то растолкал. Дергали меня за ноги и кричали. Я открыл глаза и увидел свою жену с кухонным ножом. Он грозно поблескивал в ее руке. Я зажмурился.

— Убийца! — кричала она. — Проклятый! Вставай!

Я вскочил как ужаленный и от испуга потерял равновесие. Ударился о печку и снова открыл глаза. Жена продолжала кричать, а нож сверкал в ее руке. Рядом с ней стоял Иван, виновато склонив голову. В ногах его чернел вальтер.

— Я не стрелял, — хныкал Иван, — я его только зарядил…

— Не хватало еще, чтоб ты начал стрелять…

Я понял все. Быстро оделся, опасливо поглядывая на нож в руке жены, поднял вальтер с полу и пошел к товарищу Мичеву вернуть ему оружие. Старый политзаключенный вначале очень удивился. Но когда я рассказал ему о своих несчастьях, он начал смеяться, да так громко, будто это была самая веселая история, какие ему когда-либо доводилось слышать.

— Хорошо, хорошо, — успокоил он меня. — Сохраню его для твоего сына, когда вырастет… Ты же понимаешь, революция еще не закончилась! — Потом он похлопал меня по плечу и проводил до двери: — Иди разноси письма! Каждый должен быть на своем посту, брат!

В последнее время в прессе и на собраниях, да и на нашей улице Экзарха Иосифа все чаще стали говорить о сближении города и деревни. По этой причине была создана бригада во главе с ответственным Иваном Г. Ивановым из налогового управления. Он с большим старанием отнесся к порученному делу. Расклеил по улицам афиши, в которых призывал всех сознательно относиться к своим обязанностям. А студент Мекишев из художественной академии, снимавший у нас жилье, нарисовал плакат — обнявшихся по-братски крестьянина и рабочего — и повесил его перед входом в почтовое отделение, где всегда было много людей. Кроме этого, он вырезал из картона серп и молот и приколотил их над дверью харчевни «Граово». Так было положено начало наглядной агитации в нашем квартале, после чего Иван Г. Иванов пришел к нам домой, чтобы оказать на меня личное воздействие, поскольку я все еще стоял немного в стороне от общей работы и находился под влиянием своей жены, которая с недоверием относилась к этому сближению.

Однажды вечером все собрались в нашем полуподвале: жена, сын, я и студент Мекишев, который, как я уже сказал, жил у нас. Этот скромный, задумчивый юноша согласился спать на кухне вместе с нашим Иваном. Приехал он откуда-то из тырновских сел и поэтому ему время от времени присылали то корзинку винограда, то сушеных слив для компота, то потрошеную курицу с двумя-тремя головками лука вместо внутренностей, чтоб не испортилась, пока путешествует по почтам и станциям. В те времена почта работала с перебоями, я не боюсь признаться, хотя и сам служил в этом ведомстве. Таким образом, Мекишев помогал нам и деньгами за жилье, и питанием. Да он особенно и не сидел дома, а больше все рисовал в академии или убивал время со своими коллегами в клубе. Так или иначе, Мекишев нам не мешал, особенно мне, потому что ни за материальной стороной своей жизни он слишком не следил (мы сами с женой и моим сыном Иваном съедали присланную ему из села курицу и другие продукты), ни чрезмерной гордости своей профессией не проявлял, как это, рассказывают, бывает с некоторыми другими художниками. Были, конечно, и у него недостатки, но не такие уж роковые, вот за это мы его и терпели. Был он, прошу меня извинить, не совсем чистоплотный и редко менял свою толстую хлопчатобумажную рубашку, не говоря уже о штанах, которые были похожи на железные трубы и о которых никто бы не мог сказать без ошибки, какого они цвета — коричневые или синие. Но все это зависело от его профессии, потому что он непрерывно пользовался красками, а у нас в квартале бани не было. В городской же, как известно, очереди не кончаются ни днем ни ночью, да и воды не всегда хватает, вот и возникают всякие неприятности.