В конце автобиографии я поставил подпись и хотел было уже идти к Ивану Г. Иванову, однако перед этим позвал Радку, чтобы прочитать ей написанное. Она одобрила все, но сказала, что я слишком скромничаю, и припомнила несколько случаев, о которых я забыл. Тогда я сел и написал о них дополнительно. По пути к Ивану Г. Иванову встретил свояка. Мы сели с ним в скверике, под плакучими ивами, где было тихо и прохладно, и я в окружении пенсионеров, каким сам готовился стать в недалеком будущем, прочел ему автобиографию. Свояк выправил мой стиль, напомнив мне, как в свое время мы читали вместе с ним книги про Стеньку Разина и Гарибальди в Дряновском монастыре, неподалеку от пещеры, где позже были пойманы и арестованы полицией за нелегальную деятельность.
— А в целом ты ее написал неплохо, — добавил свояк. — Я бы такой автобиографией гордился.
— Скромно, но достоверно, — сказал я.
— Разумеется.
И мы расстались, как всегда сердечно, пожелав друг другу успехов в предстоящей работе. Я шел, весело посвистывая, когда недалеко от клуба встретил своего друга Зафирова, вечно занятого культурными мероприятиями, но всегда готового уделить время и мне. Он одобрил мою автобиографию, но нашел в ней случайно допущенный серьезный пропуск: в 1938 году, кажется, это было летом, мы отнесли товарищу Мичеву в Центральную тюрьму баницу. Ее потом съели надзиратели и обнаружили на дне противня нелегальное письмо. Я совсем забыл об этом факте и извинился перед Зафировым.
— Надо написать обо всем, Драган, — сказал он, — никто не имеет права лишать тебя твоих заслуг.
— Ты прав, Зафиров, но память подводит меня.
— А ты напряги ее, брат!.. А марки «оказания помощи», которые я тебе дал и ты их распространил за несколько дней, помнишь?
— Надо же! Это напрочь вылетело из головы!
— А помнишь, как ты привел подпольщика?
— Такого не было, Зафиров, — возразил я.
— Как это не было?! Было, дорогой, просто ты забыл… А облава?
— Какая облава?
— Под Первое мая, когда полицейский отнял у Стоенчева фотоаппарат и не вернул его.
— У какого Стоенчева?
— Да официанта же… Он еще потом гадом оказался… — Ну начисто все вылетело из памяти, братец!
— И, зря, что вылетело… Я тогда с риском для жизни провел подпольщика по доске от окна Мотевых до вашего окна. Ты был на почте. Радка побледнела от страха, увидев нас, и расшумелась. Потом, естественно, мы его перебросили в другую квартиру, затем в следующую, как это делали всегда в трудных случаях во время облав.
— Да, такое было, — согласился я. — Забываются события, разве упомнишь все?
Я положил автобиографию на колено, дописал все, о чем мне напомнил Зафиров, и поблагодарил его за восстановленные факты, преданные забвению. Человеческая память! Такая короткая! Неверная! Изменчивая и коварная!..