Целый мир погибает. Шаткая конструкция из эволюций и революций, распрей и столкновений, бесконечной последовательности столетий, уходящих чередой в туманное прошлое, камней, деревьев, животных и людей. Все исчезнет. В один миг, в одной вспышке. Гордость, тщеславие мира людей испепелится в результате дурацкого астрономического катаклизма.
Какой тогда во всем этом был смысл? Никакого, совсем никакого. Потому что все это оказалось конечным.
Он взял из аптечки снотворные таблетки и вышел. Поехал к сестре и всю дорогу, пока проезжал по улицам, заваленным всем подряд, от пустых бутылок до мертвых людей, думал о матери.
Если бы только его не пугала мысль, что в этот последний день они могут поссориться. Или что она начнет спорить с ним о Боге и навязывать свои убеждения.
Он решил, что не станет ей перечить. Он сделает над собой усилие, чтобы она провела этот последний день в покое. Он примет ее простодушную убежденность и не станет больше покушаться на ее веру.
Входная дверь дома Грейс была заперта. Он позвонил в звонок и спустя секунду услышал внутри торопливые шаги.
Он услышал, как Рей крикнул:
— Не открывай, мама! Это снова может оказаться та банда!
— Это Ричард, я знаю! — крикнула в ответ мать.
Затем дверь открылась, и она принялась обнимать его, плача от счастья.
Он ничего не говорил. Наконец сумел произнести негромко:
— Привет, мам.
Его племянница Дорис весь день играла в гостиной, а Грейс и Рей неподвижно сидели рядом и смотрели на нее.
Если бы Мэри была со мной, постоянно думал Ричард. Если бы только сегодня мы были вместе. Потом он подумал, что у них могли бы быть дети. И тогда он сидел бы, как Грейс, и понимал, что вот эти несколько лет, какие прожил твой ребенок, и есть вся его жизнь.
Чем ближе к вечеру, тем небосвод делался все ярче. Его затягивало неистово-багровым занавесом. Дорис тихонько стояла у окна и смотрела на небо. Она за весь день ни разу не засмеялась и не заплакала. И Ричард думал про себя: она знает.
И еще думал, что в любой момент мать может попросить их помолиться всем вместе. Посидеть и почитать Библию, надеясь на Божественное милосердие.
Но она ничего не просила. Она улыбалась. Готовила ужин. Ричард был с ней в кухне, пока она готовила.
— Я могу не дождаться, — сказал он. — Я. могу принять снотворное.
— Ты так боишься, сынок? — спросила она.
— Все боятся, — ответил он.
Она отрицательно покачала головой.
— Не все, — сказала она.
Вот, подумал он, начинается. Этот самоуверенный вид, вступительная фраза.
Она дала ему нести блюдо с овощами, и они все сели ужинать.