Они не успели. Так и остались лежать в своих постелях, больше не похожие на людей, почерневшие и свернувшиеся, словно чипсы. Шериф посмотрел на них и побледнел.
Один из его помощников тронул мокрой веткой что-то лежавшее на матрасе.
– Трубка, – услышал Уилер сквозь шум дождя. – Должно быть, он курил в постели и заснул.
– Возьмите какие-нибудь одеяла, – распорядился Уилер, – и отнесите их в грузовик.
Двое мужчин молча развернулись и побрели через развалины назад.
Шериф никак не мог оторвать взгляд от тел профессора Хольгера Нильсена и его жены Фанни, превратившихся в гротескные пародии на ту прекрасную семейную пару, какую он помнил, – высокого широкоплечего Хольгера, хладнокровного и властного человека, и стройную Фанни, с каштановыми волосами, мягкими чертами лица и румянцем на щеках.
Уилер резко развернулся и вышел из бывшей спальни, едва не споткнувшись об упавшую балку.
Но как же мальчик? Что с ним теперь будет? Вчера Пааль в первый раз в своей жизни оказался вне дома. Родители были центром его жизни, Уилер прекрасно понимал это. Не стоило удивляться потрясенному и непонимающему выражению лица мальчика.
И все же как он узнал, что отец и мать погибли?
Проходя через гостиную, шериф увидел, что один из его людей разглядывает обгоревшую книгу.
– Посмотри на это. – Он протянул книгу Уилеру.
Шериф мельком взглянул на название «Неизведанный разум» и раздраженно отвернулся.
– Положи на место! – резко бросил Уилер и вышел из сгоревшего дома широкими тревожными шагами.
Он уносил с собой память об облике Нильсенов и не дающий покоя вопрос.
Как Пааль выбрался из дома?
Пааль проснулся.
Он долго разглядывал бесформенные трепещущие тени, что танцевали на потолке. Снаружи шел дождь. Ветер шуршал ветвями деревьев за окном, которые и отбрасывали движущиеся тени в это незнакомое помещение. Пааль лежал в теплой постели, воздух приятно холодил легкие и пощипывал бледные щеки.
Но где же мать и отец? Пааль прикрыл глаза и попытался ощутить их присутствие. В доме их не было. Но где же тогда они?
«Руки моей матери». Пааль освободил сознание от всего, кроме главного, запускающего символа. Они лежали на черном бархате его мысленной концентрации – бледные, прекрасные руки, такие мягкие, когда к ним прикасаешься или они прикасаются к тебе. Механизм, который поднимал его разум на необходимый уровень восприятия.
У него дома в этом не было необходимости. У него дома все имело смысл. Каждый предмет, к которому он прикасался, обладал способностью раскрывать его разум. Даже сам воздух, казалось, был наполнен сознанием, источал неизменную заботу о нем.