— Сколько? — переспросил он, только в его устах слово звучало горько, — Об этом я и говорю. Вы просто не понимаете, — он распахнул передо мной дверь — решетку.
— Простите, я не хотела вас обидеть.
— Пустое, идите уже, пока мои парни не допили то, что принес ваш друг и не отправились на поиски другого развлечения, — он отвернулся, — И держитесь правой стороны.
— Правой стороны? Почему? — переспросила я, но старик уже шел обратно, и что характерно отсутствие лампы ему нисколько не мешало.
Последняя камера была такой же темной, как и предпоследняя, как и предпредпоследняя, и еще десять до нее. Пахло прелой соломой и плесенью. Я подняла лампу выше. Темнота. Оглянулась. Напротив точно такой же каменный мешок, отделенный от коридора решеткой. И где Крис? Может, тюремщик коридор перепутал? Или мы с Ули тюрьму?
— Не верю своим глазам? — раздался знакомый голос, и я едва не подпрыгнула на месте. Тьма в камере по левую руку шевельнулась, в круг света вышел Оуэн. Усталый, бледный, со смертельным рисунком коросты на шее, но самое главное живой.
— Крис, — закричала я и поставила, вернее, почти бросила лампу на пол. Круг света сполз на грудь барона, снова погружая лицо в тень. — Нашла тебя, — чувствуя облегчение, я схватилась за прутья решетки. Все-таки получилось. Получилось почти невозможное, я в портовом остроге. Осталось осуществить второе «невозможное» и выйти отсюда вместе. Затылок слабо кольнуло болью, но этот момент все пережитое казалось мне чем-то незначительным.
— Нашла, — подтвердил очевидное рыцарь, — Позволь спросить, зачем?
— Я говорила с Серой, была у нее дома, Крис, она знает того, кто напал на меня и Гэли, знает старого гвардейца, понимаешь?
— Нет.
— Она с самого начала знала, кто это, но никому не сказала. Не поймала его! Скрыла!
— И как это относится ко мне?
— Не знаю, — растерялась я, потому что до этого момента была уверена, что относится.
— Девы, Ивидель, ты меня убиваешь. Стоит только подумать, что избавился от одной навязчивой графини, как она тут как тут.
— Что ты говоришь? — прошептала я.
— Ивидель, за каким демоном ты сюда явилась, скажи на милость?
— Но я же… мы же…
— На каком еще языке тебе объяснить, чтобы ты занималась своими делами и отстала уже от меня…
Облегчение, казавшееся таким легким, вдруг сменилось невыносимой тяжестью. Все что произошло в последние, дни обрушилось на меня в один миг.
Почему в балладах и поэмах поют не об этом? Почему не об этом рассказывают в романах о любви? Не о красоте чувств, не о бьющемся сердце и томлении, а о том, что влюбленный человек подобен глине в руках любимого. Или что еще вернее половой тряпке, о которую вполне можно вытереть ноги. Как там сказала Серая? Кем назвала? Собачонкой, которой просто разрешают находиться рядом.