— Ни за что на свете.
— Почему ты так уверена?
— И выдаст всех нас? Себя в том числе?
— По-моему, сейчас ему может быть все равно.
Я хотел задеть ее и с удовлетворением понял, что мне это удалось. Ее отчаянный взгляд заметался по комнате.
— Возможно… Но пойми, его нынешнее состояние — это болезнь, и мне кажется, на каком-то уровне он все-таки отдает себе в этом отчет.
Она помолчала.
— Я люблю Чарльза. Люблю и знаю его лучше всех на свете. Но когда он начинает пить, то становится совсем другим человеком. Никого не слушает, не помнит, по-моему, и половины того, что делает. Поэтому я даже рада, что он в больнице. Хотя бы пара дней без спиртного, и, может быть, в голове у него немного прояснится.
Знала бы она, что Генри заботливо снабдил его виски, подумал я.
— Думаешь, Генри желает Чарльзу добра?
— Конечно, — удивилась она.
— И тебе тоже?
— Естественно.
— Такое впечатление, что ты доверяешь Генри едва ли не больше, чем себе.
— Он ни разу меня не подвел.
Я снова взъярился — дико, беспричинно:
— Значит, даже не заглянешь к брату в больницу, так?
— Не знаю. Наверное, нет.
— Но рано или поздно вам придется встретиться. Что тогда?
— Ричард, почему ты злишься на меня?
Я взглянул на свои руки — они дрожали. Сам того не сознавая, я весь трясся от злости.
— Уходи. Будь добра, уходи.
— Что с тобой творится?
— Просто уйди, прошу.
Она встала и шагнула ко мне, я отпрянул.
— Хорошо, — пробормотала она, повернулась и вышла.
Вечером я принял снотворное и отправился в кино. Показывали какой-то японский фильм, зал был пуст — только я и едва различимый темный сгусток в заднем ряду. Тихо шипел проектор, по крыше стучал дождь, на экране загадочные персонажи молча расхаживали по заброшенному дому. Разобраться, что к чему, было невозможно. Кое-как досидев до конца, я вызвал такси и вышел на улицу.
С черного, как потолок кинотеатра, неба низвергался потоп. Вернувшись в пропахшее попкорном фойе, я позвонил Чарльзу, но дама на больничном коммутаторе отказалась соединить меня с его отделением — приемные часы давно закончились, все уже спят. Я все еще спорил с ней, когда за стеклянными дверьми высветились струи воды и перед входом, подняв веер брызг, притормозило мое такси.
В ту ночь мне приснилась лестница. Зимой я видел этот сон очень часто, но с тех пор он меня больше не посещал. Я опять стоял на узкой проржавевшей лестнице без перил — такой, как на складе у Лео, вот только уходила она в черную бездну и все ступени были разные: одни повыше, другие пониже, третьи такие узкие, что некуда толком поставить ногу. Я спешил, хотя жутко боялся упасть. Вниз, вниз, вниз — ступени становились все ненадежнее и наконец совсем растворились в воздухе, а где-то внизу — и это было самое страшное — с непостижимой быстротой спускался какой-то человек.