– Ох! – он выпустил воздух из огромных, пробитых осколками лёгких. – Я дома!
– Видим, видим, – ответил ему скрипучий голос из коридора.
– Оба-на. Ну-ка, кто здесь?
Кузьма шагнул из залитой солнцем комнаты в тенистый коридор и наткнулся на старика.
– О, дед! А я-то брожу, ищу вас! Где Полина-то?!
– Где-где, в школе.
– А ты чего тут?
– Спал я. Тут слышу, этот дикобраз разлаялся. Пришлось вставать. Ну здра-авствуй!
– Привет, дед! Спасибо, что присмотрел, – Кузьма обнял старика, который вообще-то приходился ему тестем, но все, даже покойная Галина, звали его «дед».
– Помянем?
Они выпили на кухне.
– Так что произошло? – спросил Кузьма, тяжело вздыхая.
– Никто не знает. Однажды утром заглядываю к ней – лежит. Думаю, отдыхает, устала. Не стал беспокоить – воскресенье, у неё выходной… – глаза деда стали сырыми, но он не заплакал. – В полдень заглядываю, трясу – лежит, не двигается. Тронул губы – холодные, не дышит. Вызвал врача: говорит, с ночи мёртвая. Вот и всё.
Кузьма помолчал и спросил:
– То есть не бомба и не пуля?
– Нет, да какая тут пуля? Ты о чём? – удивился дед.
– Я думал… да так, – Кузьма потёр лоб. – Ладно, выдай мне какой-нибудь одежды и веди.
До кладбища был километр – две сигареты ходу в одну сторону. Её могилка ещё выглядела свежей, хотя и прошло два года. Галина покоилась рядом с матерью, здесь же маленькими холмиками отдыхали родители Кузьмы. Ей выпало лучшее место – под сенью сосновой лапы, которая не должна была разрастись и достать сюда, но Кузьма с дедом согласились, что спиливать не стоит.
Кузьма обрадовался, что жену охраняет вечно бдительная хвоя, а также подумал, что ни горем, ни лишним воспоминанием ей не поможет. Он знал, что люди умирают на войне. И стал вскоре смотреть не вниз, где, припорошенный иголками, был конечный след его Галины, а прямо перед собой. Дед хмуро наблюдал, как изменяется его лицо, но не подал виду, когда они вернулись к разговору.
Борька тёрся рядом, скулил.
– Жрать небось хочет.
– Пошли, Борька-пройдоха, поедим.
Вернулись. Кузьма набросал псу тушёнки из холодильника, а сам съел макарон по-флотски, которые нашёл там же, расспросил про хозяйство и дом. Потом уточнил про Полину:
– Ей же сколько, дед? Уже четырнадцать?
– Пятнадцать.
– Ох, точно, ёшкин кот!.. Когда придёт?
– Да кто её знает. Я особо уже не контролирую.
– Как так? От рук отбилась? Ничего, это мы поправим.
– Не надо, Кузьма. Ей-то потруднее твоего далось.
– Чего далось?
– Ну это, – дед мотнул в сторону улицы, имея в виду Галинину могилу, но Кузьма его не понял.
Днём он завалился на кровать, обнял пришедшего поласкаться Борьку и задремал. Со дня отъезда из Одессы его всё время тянуло спать, но нынешнее его состояние отличалось от того, что он испытывал на войне или в поезде. Из того некрепкого, тревожного сна он выскакивал легко, чувствуя себя отдохнувшим независимо от того, сколько он длился. Мирный же сон тёк и тёк, но никак не напитывал его силой.