Мы затаились у главной улицы лагеря римлян. Я смотрел на небольшую квадратную площадку в самом центре римского лагеря. На претории расположились жертвенники, трибуна для обращения к солдатам, а также ряд палаток высшего офицерского звена. Большая палатка, в которой с легкостью поместилась бы целая центурия, без сомнения, принадлежала главнокомандующему, претору Марку Крассу. По правую сторону от нее стояла палатка немногим меньших размеров, которая, как заверил меня Рут, отводилась квестору. Слева расположилась более скромная, нежели первые две, но не менее помпезная, по сравнению с палатками обычных легионеров, палатка трибуна латиклавия. Палатки военных трибунов ангустиклавиев соседствовали с палатками латиклавия и квестора, расположившись по обеим сторонам от них. Непосредственно за главной улицей стояли квартиры легионеров, которые сейчас пустовали.
План сработал. Единственная палатка, в которой горели зажженные факелы, была палаткой самого Марка Красса. Все верно – мне удалось озадачить своим выпадом офицеров, которые остались в лагере и, возможно, собрались на военный совет, чтобы разобраться, что же произошло. Одновременно мне удалось на некоторое время оторвать их от легиона, который уже перешел в наступление. Оставалось поставить точку – мы выдвинулись к палатке претора.
* * *
Энергичный мужчина, меривший шагами палатку, сразу привлек мое внимание. Судя по интонации, с которой он вел разговор с окружающими его людьми, он был крайне раздражен и едва сдерживался. Я несколько раз слышал его имя – Гай Тевтоний. Судя по всему, он служил центурионом-примипилом в легионе Марка Красса, и мы застали его за выступлением перед внимательно слушавшими его военными трибунами. Речь его сопровождалась обильной жестикуляцией. Трибуны слушали этого человека с открытыми ртами, по чему можно было судить, что Тевтоний занимал в легионе особое положение. Именно занимал – я смотрел в помутневшие, исказившиеся от боли глаза центуриона, когда он в ответ на мой вопрос «где Красс?» схватился за острие моего гладиуса и наделся на него, словно на шампур. Этот поступок следовало назвать достойным настоящего мужчины, чего нельзя было сказать об остальных собравшихся тут людях. Несмотря на то что нас было двое – я и Рут, а их шестеро, они не захотели принять бой. Трибуны подскочили со своих мест и попятились к другому выходу, смекнув, что охрана палатки мертва, а те, кто сумел проникнуть в хорошо охраняемый римский лагерь, наверняка умеют держать оружие в руках. Вот только с другого выхода их уже поджидали Крат и Галант. Схватки было не избежать. По парам, двое против троих с каждого входа преторской палатки. Четверо против шести. Я перехватил гладиус и бросился на застывшего у стены латиклавия, который в отличие от Гая Тевтония, разгуливавшего по палатке в тоге, успел облачиться в полное военное обмундирование. Голову его защищал шлем-касик с гребнем из конского волоса, на тело был надет торакс, ноги защищали поножи, на поясе висел ремень-балтеус с бронзовой накладкой. В руках трибун держал кинжал пугио, по форме похожий на гладиус, со суженным у рукояти лезвием. Трибун, быстро смекнувший, что на кону стоит его собственная жизнь, с трудом, но отразил мой первый выпад, нацеленный ему в горло. Следующим ударом свободной руки я врезал ему в пах. Латиклавий нагнулся и жалобно застонал. Я приготовился добить поверженного врага, но в этот момент боковым зрением увидел летящий в мою голову табурет. Я не успел увернуться и прикрылся локтем. Глаза затмила боль – табурет плашмя врезался в болевую точку. Латиклавий, с которого слетел шлем-касик, бросился к столу, на котором лежал легкий пилум. Он перехватил пилум свободной рукой и запустил его в меня. Наконечник просвистел в двух пальцах от моего плеча, и пилум безучастно повис, вонзившись в шкуру палатки за моей спиной. Я заметил, что трибун смотрит мне за спину.