Но малыш сердился и не желал успокаиваться. Он принялся махать руками, бить по снегу так, что тот разлетался во все стороны. А когда я попробовала удержать его, снова вырвался. Я не знала, что делать, и чувствовала себя беспомощной и глупой. Наверняка он все понял.
– Ты же сам помогал мне делать флаг, – напомнила я.
Мне показалось, что он не понял, и я указала рукой на холм, где стоял флаг; с берега его видно не было, но малыш знал, что он там.
– Флаг там для того, чтобы дать сигнал проплывающим мимо морякам. Чтобы они догадались, что я тут, пристали к берегу и спасли меня.
Малыш замотал головой, рот его скривился. Вдруг он заплакал так громко, что сердце мое едва не разорвалось от жалости.
– Я хотела сказать не «спасли», а просто «забрали», – поправилась я. – Я имела в виду… забрали меня отсюда. Ну же, малыш, иди я тебя обниму.
Он отпрянул, посмотрел на меня разъяренно, личико его раскраснелось и было мокрым от слез. Потом он повернулся и пополз прочь.
Я просидела целый час, ожидая, что он вернется. Солнце перестало пригревать, и мороз пробирал все сильнее. Я оглядела берег перед входом в наш грот, посмотрела по сторонам. Малыша нигде не было видно.
Тогда я решила отправиться на поиски.
– Малыш! – кричала я, карабкаясь по глыбам льда. – Куда ты запропастился?
Гага с красивыми разноцветными щеками взлетела, испугавшись моих криков. Вскоре она исчезла в небе.
– Малыш! – звала я. – Иди же сюда, поужинаем вместе. Как знать, может, до самой весны никто и не заметит этот флаг. Давай сейчас не будем об этом думать.
Но ответом мне была тишина. Я повернулась и посмотрела в другую сторону – вот же он! У меня за спиной.
Малыш запыхался, волосы его запорошило снегом, но он больше не злился. Он посмотрел на меня маленькими красивыми глазками и улыбнулся.
– Куда ты запропал? – спросила я. – Я тебя искала.
– На-наа! – ответил он и потерся об меня.
Я подняла его и подула в лобик.
– Никакая я тебе не на-наа, – прошептала я. – Ну ладно, пошли ужинать.
Я несла его всю дорогу до нашего берега. Потом мы наелись досыта мидий. Где-то вдалеке послышался дрожащий крик гаги. Спустились сумерки. Небо стало розово-фиолетовым, тревожным и беспощадно-холодным. Такие вот были сумерки на Снежной Розе – красивые и жуткие, красивые и опасные.
«Когда это случится, – подумала я, – когда я уеду отсюда, я не забуду эти вечера, которые мы проводили вместе с малышом».
Четыре дня спустя я первой проснулась в нашем гнезде. Я лежала и смотрела на малыша, спавшего в сером свете, просачивавшемся сквозь потолок пещеры. Я видела, как вздымался и опускался его живот, как маленькие губки двигались во сне, как беспокойно шевелились глазные яблоки под веками. Он был такой хорошенький, что больно было смотреть.