Сестра сидела рядом наготове, караулила боль. Лизу сменяла мама. О чём они только не переговорил. Вспоминали детство, по просьбе Кати смотрели фотографии, планировали будущее Антошки (Катиного сына), плакали. Во время разговора Катя часто отдыхала, переводила взгляд к окну, к которому передвинули койку.
— Как хорошо… — в полусне, в полузабытьи шептала она. — Целая неделя — солнышко… Небо… Никогда не видела такое синее…
— Это божья благодать, ради тебя, Катюша… Больно, доченька?
— Так… Не сравнить, что раньше. Главное, тут, — она слабой рукой прикоснулась к голове, — отпустило. И яма… отпустила. Только страшная слабость… Спать хочется. И плакать всё время хочется… Мама. Ты, как будешь ходить в церковь, ставь свечку за раба божьего Николая, ладно? Ты знаешь за кого.
Скинуты удушливые телесные одежды. И пылинка неумолимо, головокружительно устремляется, втягивается в гигантский ослепительный столб, где уже вьются мириады других пылинок. Там свобода. Там нет страдания, сомнения, одиночества. И, безошибочно узнанная, в окружении ушедших милых родных, лёгкая и прозрачная, плывёт она в Вечный свет.
Мне показали, куда нести пробы — тесный тёмный закуток, две жиденькие крашеные фанерные двери напротив друг друга. Так вот где вершатся Человеческие Судьбы. Велели часик подождать. Отсюда просматривается вестибюль с длинной молчаливой очередью. Странная это очередь: никто не галдит, не толкается, не рвётся к окошку. Все успеют.
Продолжается действие анестезирующего укола. Соображаю: если пробы дадут положительный результат (положительный — это плохо), вряд ли успею сегодня попасть к нужному врачу, придётся заночевать. Листаю телефонную записную книжку. Родственников в городе нет, зато полно коллег по работе. Я знаю: никто не откажет, если придётся задержаться на день, на два, может, на неделю.
Нет, сидеть и ждать целый час — сверх моих сил. Прохожу мимо молчаливых, углублённых в себя людей на улицу. Холодно, поздняя осень. Грязный асфальт, деревья в больничном саду голые, чёрные. С веток, как под капельницей, падают прозрачные крупные капли воды — как лекарства.
Вдоль заборчика выстроились нахохлившиеся лекари с мешочками. На мешочках ценники и инструкции: способы приёма, дозы. Стоят достойно, со скорбными, в меру, лицами. С услугами не набиваются. Придёт время — кому надо, созреют — сами подойдут. Так пауки тихо, уверенно и терпеливо ждут свои жертвы. Ничем не вытравляемые травники.
Возвращаюсь мимо той же каменно-спокойной терпеливой очереди — ей тоже кто-то милосердно вколол анестезию. Заглядываю в кабинет, куда отдала свои коробочки и стёклышки. Мне вручают листок с цифрами и закорючками, шифровкой моего будущего, и машут рукой: всё объяснят там, за дверью напротив.