— Да ема-ё! — в сердцах я ударил кулаком о камень. — Ну какого полез? Придурок! Придурок! Придурок! — молотил я кулаком скалу. То, что это другая пещера, было ясно сразу: я вдруг оказался в длинном коридоре.
— ЗАК! Ответь! — я попытался воспользоваться новым видом связи с ИскИном. Не получилось… Буду надеяться, что на поверхности всё восстановится — и, значит, пойду я искать эту самую поверхность. Должен же тут быть выход!
Я пошёл в ту сторону, куда был подъём пола. Определил очень просто: справил нужду по маленькому и увидел, куда потекло. Вот уж где ночное зрение незаменимо: всё в серых цветах, но зато довольно детально.
Это и было последним, что я запомнил… Либо я не заметил выступ скалы и врезался в неё головой. Ага, затылком!.. Либо кто-то мне сильно помог, отправив в несознанку. Как-то мне в последнее время по голове слишком часто достаётся, так недолго и в овощ превратиться.
Следующее воспоминание — разговор двух особей мужского пола: голоса грубые, язык странный. Понимаю, но как-то через слово.
— Плесни на него водой, — голос басовитый. Что-то упало мне на лицо. Ватно-бархатистое такое. Потом опять голос:
— В несознанке он…
— И угораздило же тебя, — второй голос, — Гафлер теперь год будет тебе вспоминать порчу имущества.
— Та не-е, — первый голос, — он же дышит. Я ж его пустотейкой легонько так…
— Знаю твоё легонько. Башку вот ему пробил. Ладно, пусть юродивая с ним возится, можа выходит, — второй голос.
Они говорили еще чего-то, но я уже не понимал, проваливаясь в мягкое беспамятство. Следующее воспоминание было более приятным: ласковый голос утешал, как голос матери. Несколько раз я ощущал своё тело: его ворочали, что-то приговаривая, и от этих слов веяло домашним теплом и уютом.
Головная боль вывела меня из забытья. Что-то новенькое! Я уже свыкся с ней, как с хвостом и крыльями, но, оказалось, что головная боль может и разбудить… После этого я уже точно не спал, но в мыслях моих кружились образы Эмарисс: вот она улыбается, вот характерно наклоняет голову, чем-то возмущаясь, а вот хмурит свои брови — и на щеках её играет румянец…
Видения, как заевшая кинопленка, повторялись вновь и вновь, наполняя сердце тоской. А потом пришло осознание, что этого я больше никогда не увижу — и чем быстрее забуду, тем лучше будет для всех.
И тогда пустота вернулась в мою душу. Пустота и апатия ко всему.
Открыл глаза. Всё та же пещера. Высокий свод, следы кирок на стенах… Значит, рукотворная. Где-то сбоку мерцает свет, едва разгоняя темноту тусклым свечением. Попытался пошевелиться. Опа! Что это сдавливает щиколотку? Пошевелил ногой — и характерный звон цепи уточнил, что же это.