Но, когда буря миновала и жизнь потекла уже не так легендарно, я обнаружила, сколь многие смеются надо мной за глаза, — и как они потешаются, как отпускают шуточки на мой счет, и невинные, и грязные; как из меня лепят сказку, а то и несколько, и совсем не таких, какие мне хотелось бы о себе услышать. Что может женщина поделать с постыдной сплетней, разлетевшейся по свету? Попытайся она оправдаться — и любые ее слова прозвучат подтверждением вины. Так что я предпочла подождать еще.
Но теперь, когда все рассказчики выдохлись, настал мой черед. Теперь я сама расскажу сказку. Решиться на такое мне дорогого стоило: стряпать побасенки — презренное искусство. Забава для старух и бродячих попрошаек, слепых певцов, служанок да детворы — всяких бездельников, которым времени не занимать. Когда-то меня подняли бы на смех, вздумай я строить из себя рапсода: жалкое это зрелище — аристократка, опустившаяся до возни с искусством; но сейчас-то какое мне дело до общественного мнения? Мнения общества, собравшегося здесь, под землей? Мнения теней? Отголосков? Так что решено — я спряду свою нить.
Загвоздка в том, что говорить мне нечем — у меня нет рта. Мне не удастся изъясняться внятно для вашего мира, мира тел, языков и пальцев; да и слушателей у меня по вашу сторону реки раз-два и обчелся. Если кому и под силу уловить случайный шепот, случайный писк, слова мои для них — всего лишь ветер в сухих камышах, голос летучей мыши, мелькнувшей в сумерках, тягостный сон.
Но я всегда была непреклонна. «Терпеливая» — так меня называли. Я доведу свою затею до конца.
С чего же начать? Выбор невелик: или с самого начала, или с чего-то другого. Но всему начало — начало мира, все остальное — лишь последствия; а о том, как начался мир, каждый толкует по-своему, так что начну я, пожалуй, с того, как я родилась.
Отцом моим был Икарий, царь Спарты. Матерью — наяда. Таких полукровок в те времена было пруд пруди; куда ни плюнь — всюду наядины дочки. Впрочем, толика божественной крови в жилах — это не так уж плохо. По крайней мере поначалу.