Ева. Ева Кац — или теперь она Кертис? Замужем за человеком, которого называют следующим великим британским актером, преемником самого Лоуренса Оливье. Тогда, в «Алгонкине», она проговорила с Джимом, наверное, с полчаса — прежде чем торопливо уйти. Джим спросил кого-то — да-да, ту красивую девушку в белом платье, — куда подевалась Ева. Посмотрев на него с любопытством, девушка сказала, что дочери Евы нездоровится. Услышав об этом, Джим устыдился — кем надо быть, чтобы вести откровенные разговоры с чужой женой, матерью бедного заболевшего ребенка? Однако именно так Джим и поступил — а теперь не мог забыть лицо Евы и ее слова.
«Вы продолжаете рисовать?.. Нет… Вот что я скажу, Джим Тейлор, сын Льюиса Тейлора, вам надо вновь заняться делом».
Одна картина привлекает его внимание. Это немодный по нынешним временам морской пейзаж — голубые и серые тени, сливающиеся воедино море и небо. Джим стоит перед полотном, пытаясь определить изображенную на нем местность — на переднем плане россыпь камней, окруженных высокой сухой травой, — Корнуолл, решает Джим и слышит сзади голос, словно отвечающий ему:
— Сент-Айвз.
Он оборачивается. Рядом с ним стоит высокая женщина — их глаза находятся почти на одном уровне. У нее чистая бледная кожа, каштановые волосы разделяет аккуратный пробор посередине. Она одета в свободную белую блузу, при виде которой Джиму вспоминается отец в своем рабочем халате, джинсы и коричневые замшевые сапоги, похожие на ковбойские.
— Хелена, — говорит женщина так, будто Джим спросил, как ее зовут. — Это моя работа.
— Да? Очень хорошая.
Он представляется, протягивает руку. Хелена только улыбается в ответ.
— Вы кто, банкир?
Джим чувствует, что начинает краснеть.
— Адвокат. Но не волнуйтесь. Скука не заразна. По крайней мере, я так думаю.
— Может быть.
Какое-то время Хелена рассматривает Джима. У нее голубые глаза, большой чувственный рот; от ее тела исходит аромат свежести, будто от нового постельного белья или морского воздуха.
— Вы голодны? Наверху можно поесть.
Они едят, усевшись на полу в комнате на втором этаже, где стены увешаны дешевыми индийскими гобеленами и крашеной хлопковой тканью. В одном углу оборудована маленькая кухня; в другом прямо на кирпичах стоит проигрыватель. Кто-то делает музыку громче; Джим почти не слышит Хелену, но ему нравится смотреть на движения ее губ и на то, как она ест — аккуратно и бережливо. Потом они выходят наружу, где музыка почти не слышна и одинокие лодки у опустевшей пристани отбрасывают на воду длинные тени. Хелена достает из сумки готовую самокрутку с марихуаной. Закуривает, предлагает Джиму, сидящему рядом с ней на мостовой у кирпичной стены бывшего склада. Рассказывает, что живет в Корнуолле, не в самом Сент-Айвз, но рядом — там художники создали колонию. Когда-то такая же была в Сент-Айвз, но сейчас это умирающее место: виной тому дрязги и преклонный возраст обитателей. На новом месте все иначе, без эгоизма, просто художники живут вместе и делятся друг с другом идеями, размышлениями, навыками. Там не бывает всех этих скользких типов из мира искусства, которые любят указывать художникам, как им рисовать, о чем думать и где продавать свои работы, а есть только покосившийся старый дом, огород, в котором надо работать самим, и бесконечная свобода моря и неба. Джим признается: ему нравится ее рассказ, похоже на идиллию, и очень отличается от его жизни — с мольбертом в углу комнаты в квартире матери.