— Старик!
В первое мгновение он не понял, а потом так обрадовался, что не смог сразу заговорить, горло сжалось от полузабытого детского, почти слезного, ощущения — восторженного страха, если можно так выразиться.
— Даша! — наконец выговорил он, а она опять прошептала:
— Старик!
Тут его как в голову ударило.
— Что?!
— Сейчас по улице шел старик в длинном пальто, полы развевались под ветром.
Валентин жадно вслушался, глядя на ее губы, почти не вникая в смысл — проклятие снято! Почему? Каким образом…
— Ты увидела его и потому заговорила? — вдруг вырвался нечаянный, очень странный вопрос; она отвечала с явным испугом:
— Нет… не знаю… просто так… вдруг сказалось…
Валентин въехал наконец во двор.
— Сиди тихо, не выходи, пистолет держи наготове! В какую сторону он шел?
— Навстречу, то есть к Никитским.
Метель подхватила и понесла, ослепляя, закружила в пустынных переулочках; перехватило дыхание на Суворовском, слегка отпустило в подземном переходе, где так беспечно раздавал он мелочь всего пять дней назад. Он постоял у входа на «Арбатскую», за спиной два киоска, и откуда-то «из-под земли» раздался тогда, в вечер первого убийства, искаженный, знакомый «нечеловеческий» голос: «Дракончик!»
Валентин вдруг безумно испугался — «пока я тут бесплодно бегаю…» — и действительно побежал, в лад с музыкальным неистовым темпом классической русской метели, в старинный дворик, где она расхаживала под фонарем решительно и резво, держа правую руку (с пистолетом) в кармане. Даша Пчелкина — и впрямь похожая в рыжей своей шубке и шапочке на прекрасную пчелку (которая ведь и ужалить может).
— Не стреляй, сдаюсь заранее!
— Что это вы… так игривы?
— Хорошо! Настроение такое… бодрое.
— Поймали?!
— Как сквозь землю провалился. Это не может быть костюмер?
— Я не рассмотрела сквозь метель, но, по-моему, нет… нет, он какой-то другой.
— Какой?
— Крупнее, не такой сутулый… пальто не такое. Вообще не знаю, не знаю! — выкрикнула Даша.
Тут Валентин заметил, что она дрожит.
— Пошли домой.
Поднялись, он отомкнул дверь, включил свет в прихожей, в других комнатах, огляделся: никаких «чужих» следов… А когда усадил Дашу в диванный уголок возле елки, заметил: в радужной полутьме с тяжелой, бездействующей сейчас люстры свисает черная петля — роковой его шарф, так полюбившийся маньяку. И она заметила и вздрогнула всем телом. Валентин подошел, рванул удавку, хрустальные подвески прозвенели печальным эхом из сказки про злого домового.
— Ему же не удастся нас запугать, правда? Такими детски-садистскими штучками… — Он отвязал шарф, распутал узел петли. — У нас есть преимущество.