Птичий взгляд метнулся испуганно и ускользнул.
— Не навредить, вы не поняли! Назло изранить его чувства к ней.
— Это уже произошло. Вы, так сказать, взлелеяли его иллюзии насчет дочери и вот расплачиваетесь.
— Они теперь все такие, — прошептала мать с горечью, — злые, издерганные.
— Дети новых богачей тоже платят налог на прибыль…
Она перебила:
— Новых нищих, Николай Васильевич, мы нищие.
— Ваш Илюша выкарабкается, если… — Я вовремя заткнулся.
— Если что?
— Если энергично возьмется за дело. — Концовка фразы скомкалась в глупое наставление, ведь чуть не ляпнулось: если «срок» не схлопочет или «вышку» за Викторию с сыном. — Илья Григорьевич приехал в прошлую субботу неожиданно?
— Да, за какими-то документами.
— Во сколько?
— Где-то в районе двенадцати… после двенадцати.
Буквально повторила мужа, ну да, «прислушивалась».
— Вы, конечно, безумно расстроились.
— Из-за чего?
— Как! Разве муж не сказал вам о банкротстве?
— А, ну да.
— И сразу вдвоем отправились в комнату дочери пожелать ей спокойной ночи?
— Не то чтобы сразу…
— Но помилуйте, первый час, Леля в полдвенадцатого спать ушла, вы только что узнали, что стали нищими, по вашему выражению… какие уж тут спокойные пожелания! Да и выросла она из колыбельной песенки. Ирина Юрьевна, сознайтесь, вам нужно было проверить, дома ли дочь.
— Она спала.
— Она только что от Любавских примчалась, притворилась спящей. У кого возникла идея проверки?
— Господи, «идея проверки»! — Дама зябко, как дочь, передернула плечами. — Как вы странно выражаетесь.
— А вы странно себя ведете. Любавские дали слово, что в субботу Ваня уедет в Москву, и Илья Григорьевич им поверил. Раз. Два: вы оба в отчаянии от краха «Фараона»…
Она перебила:
— К чему этот допрос?
Я спросил шепотом:
— Он видел Ваню, да? Без двадцати двенадцать в кабинете Самсона.
— Нет!
— Я ж не говорю: убил…
Последнее слово ее будто подбросило, она вскочила, ротвейлер зарычал, лязгнула калитка, возникла Леля в шортах, крича еще издали:
— О, сам сыщик, какая честь! Убийцу поймали?
— Ловлю.
— В нашем доме?
— Леля! — Материнская (неудавшаяся) строгость в голосе. — Отнеси на кухню продукты и не возникай, у нас с Николаем Васильевичем конфиденциальный разговор.
Девчонка шваркнула на хлипкий столик матерчатую сумку (Сатрап, отвлекшись от меня, ринулся обнюхивать) и заявила со смешком:
— Шуры-муры завели? Фигли-мигли устроили? — Словечки выбраны старомодные, для нас, престарелых. — Нет, не уйду!
— Хорошо! — Ирина Юрьевна, очевидно, на что-то решилась. — Этот господин обвиняет твоего отца в убийстве Вани.
— Ух ты. Вот это крутизна!