Он умолял Анджи, но словам мешала полоска резины и очередной поворот переключателя – и звуки, похожие на растрескивающийся лед, рвущуюся бумагу и радиопомехи.
Темнота вокруг него мигала, и он желал ее, потому что она принесла бы прекращение боли, но он не хотел умирать и боялся, что темнота – это смерть, и потому резко отшатывался от нее.
Он чувствовал, что плачет.
Переключатель повернулся.
Пальцы, сжимавшие перекладины, болели – судорогой их свело так, что не оторвать.
Переключатель повернулся.
Он впервые в жизни пожалел, что не верит в Бога.
Переключатель повернулся.
Ему показалось, что сердце пропустило удар – забуксовало, а потом сжалось два раза подряд.
Переключатель повернулся.
Он услышал предупреждающий писк аппарата – и сигнал тревоги.
Переключатель повернулся.
И все прекратилось.
XXII
Два дня назад
Отель «Эсквайр»
Сидни заметила, как морщины на лице у Виктора стали глубже. Наверное, он видел сон.
Время было позднее. Ночь за огромными окнами стояла темная, вернее – настолько темная, насколько это вообще возможно в таком большом городе. Она встала, потянулась и уже собралась пойти лечь, когда увидела бумажный лист – и вся похолодела.
На диване рядом с Виктором была развернута статья. Сначала ее внимание привлекли густые черные линии, но взгляд задержался на фотографии под текстом. У Сидни пережало грудь, резко и больно, так что дышать стало нельзя. Ощущение было такое, словно она тонет – опять: Серена окликает с веранды, у нее на сгибе руки в зимнем пальто корзинка для пикника, она говорит, чтобы Сид поторопилась, а то весь лед растает… а он и тает под хрупкой коркой наста и снега… но когда она зажмуривается, то вокруг нее смыкается не полузамерзшая вода озера, а воспоминание об этом поле год спустя. Участок замерзшей травы, труп – и ободрения сестры, а потом звук выстрела, эхом ударивший по ушам.
Два разных дня, две разные смерти наложились друг на друга и стали сливаться. Она заморгала, прогоняя оба воспоминания, но снимок по-прежнему остался на месте, уставившись на нее, – и она не могла оторвать от него глаз. И не успела она опомниться, как протянула руку, мимо Виктора, к газете с улыбающимся мужчиной на странице.
Все произошло стремительно.
Пальцы Сидни сомкнулись на газетной странице, но когда она стала забирать лист, то случайно коснулась предплечьем колена Виктора и не успела сменить позу или отпрянуть, как он резко сел с открытыми, но пустыми глазами, крепко стиснув ее хрупкое запястье. Без предупреждения боль метнулась вверх по ее руке и пронзила худенькое тело, обрушившись на нее волной. Это было страшнее, чем утонуть, страшнее, чем получить пулевое ранение, страшнее всего, что она когда-либо испытывала. Казалось, каждый нерв ее тела разрывается, и Сидни сделала единственное, что ей оставалось.