– У вас тут слишком маленькие дозы, – сказала Тереза. – Можно повторить? – Ник хотел было взять у нее стакан, но она не отдала. – Только позвольте мне показать, как я привыкла, чтобы потом, когда я закажу бурбон, вы бы все так и делали.
Когда Ник согласился, она попросила высокий стакан с несколькими большими кусками льда, вылила туда две мерки бурбона и слегка разбавила содовой.
Ник занес цену всего этого плюс цену одной мерки бурбона в бухгалтерскую книгу, лежавшую у него под стойкой.
– Вы нашли в нашем городе то, что вам нужно? – спросил он для поддержания разговора.
– А почему вы думаете, что я что-то ищу?
– На отдыхающую вы не похожи, вот я и решил, что у вас здесь какое-то дело.
– Нечто в этом роде. А что, приезжают к вам люди на отдых?
– Не так, как раньше, но приезжают. Им нравится наш городок.
– Городок симпатичный, но как-то тут все безрадостно.
– А как иначе, вам любой из местных это скажет. Вы, наверное, знаете, что случилось у нас в том году.
– Да… Потому я, собственно, сюда и приехала.
– Эми сразу сказала, что вы журналистка.
– С чего она вдруг решила? Мой интерес… я бы назвала его чисто личным.
– Вы уж меня извините, – смутился Ник; до этого момента он был абсолютно уверен, что Эми угадала правильно. – Я же никак не мог предположить. У вас пострадал здесь кто-нибудь из родственников?
– Нет, ровно ничего такого.
Тереза резко, почти невежливо отвернулась к окну. Окна в баре были до половины матовые, фары проезжающих машин казались сквозь них мутными, в радужных ореолах пятнышками, а всего остального и вообще не было видно. Тут, как на удачу, бексхиллская троица возжелала еще по кружке, и Ник пошел их обслужить. Когда он вернулся, Тереза сидела, поставив локти на стойку, и крутила в руках опустевший стакан. Она показала знаком, что хочет повторить, и Ник налил ей в свежий стакан.
– А как было с вами, Ник? Вы не против, что я буду звать вас Ником? Ведь ваши родители оказались тогда в самом пекле, верно?
– Да, и были убиты.
– А вы когда-нибудь говорите об этом?
– Редко. Да там и не о чем особенно говорить, кроме разве что очевидных фактов.
– Ведь это раньше была их гостиница, верно?
– Да.
– Так вам совсем не хочется об этом говорить?
– О чем – об этом? Они оставили мне гостиницу, и теперь я здесь. А то, что я пережил, так многие в нашем городе пережили гораздо худшее.
– Расскажите мне.
Ник надолго задумался, пытаясь внятно описать свои чувства, не имевшие прежде словесного воплощения и в нем не нуждавшиеся. В самые первые дни, когда стало ясно, что ему не вместить в себя понимание того, что сделал Джерри Гроув, он начал мыслить шаблонами. Вскоре он заметил, что все и повсюду, репортеры – по телевизору, священники – с кафедры, колумнисты – на газетных страницах, обычные люди – в обычных беседах, сыплют одними и теми же пустопорожними фразами. Он понимал, что эта навязшая на зубах жвачка упускает суть дела и в то же самое время схватывает основное. Он познал на практике, как хорошо ничего не думать, ничего не формулировать. Жизнь шла своим чередом, и он плыл по течению, потому что это избавляло от необходимости что-то обдумывать, о чем-то говорить.