Лорен, подожди.
Я подождала. Звонок замолк. Я снова оказалась ближе к третьей кабинке справа.
— Натали? — тихо позвала я. — Это ты?
И тогда она постучала в ответ костяшками пальцев.
И хотя мне хотелось, чтобы это произошло, я испугалась. Резко отпрянула назад и чуть было не налетела на раковину.
Она была в кабинке — или там было что-то еще. Со мной пыталось общаться существо, у которого не было видно ног. Чтобы дать мне знать, что оно не хотело… сделать то, что сделало.
Я чувствовала, что она там, внутри, и хочет, чтобы я приблизилась к ней. Я молчала, и она молчала, и когда я сделала два шага в ее направлении, то увидела ноги, пытающиеся нашарить пол. Поношенный зимний ботинок, некогда бледно-голубой, а теперь грязный и покрытый сажей. За ним последовал второй ботинок, чернее первого.
Время потянулось, как одно долгое, непрерывное мгновение, которое, однако, прервалось, когда дверь туалета, ударившись о стену, распахнулась, и в него вошли три девятиклассницы.
В то же самое время дверца третьей кабинки справа со скрипом отворилась, и оказалось, что она пуста. Никаких измазанных в саже ботинок. Никакой девушки.
Вошедшие немного похихикали, наклонив головы и не встречаясь со мной взглядами — девятиклассницы всегда ведут себя так по отношению к старшим ученицам, и я даже не знаю, почему, — а затем одна из них осмелилась заговорить со мной. Она была самой маленькой из трех, с блестящей темной кожей и сияющими темными волосами, схваченными двумя желтыми заколками. Она сказала:
— Ты постриглась. — И покраснела, когда я обернулась и посмотрела на нее, но продолжала таращиться на мою голову.
— Рейн! — одернула ее одна из подруг.
— Мне нравится! — продолжила она, не обращая на нее внимания, но говорила так быстро, что ее слова едва можно было разобрать. — Эта прическа подчеркивает твои глаза или — не знаю — что-то еще в тебе.
— Спасибо, — ответила я. Это была та самая девушка, на которую я обратила внимание в библиотеке, но я по-прежнему не спускала глаз с кабинки. Мое сердце трепыхалось где-то в горле, на ухо кто-то что-то нашептывал. Голос принадлежал не Фионе Берк; он не давил на меня, не был жестоким. И это не был голос Эбби — она продолжала молчать, предоставляя говорить девочке. Это была Натали Монтесано, чье лицо наложилось на мое сегодня утром. Я слышала голоса, видела призрачные ноги. Мне не было дела до того, что думают о моей прическе девятиклассницы.
— Меня зовут Рейн. — Она терпеливо пыталась завязать разговор. — Мы ездили в одном и том же автобусе? Ты выглядишь…
— Тебе пора, — сказала я, почти прорычав эти слова, и вообще, я не знаю, почему они у меня вырвались, словно я была одной из школьных агрессорш, требующих отдать ей деньги на обед или айфон, унижающей кого-либо лишь потому, что этот человек младше ее. Сегодня я, возможно, вписывалась в этот образ, чему способствовали асимметричная стрижка, утяжелившая черты моего лица, красные от пережитого во сне потрясения глаза и настойчивой