Я лукавила. Льстила этому неизвестному месье, чтобы помочь баронессе. А вдруг меня, как и Жаклин, сейчас выгонят… только за лесть?
– Зачем вам это? Ведь у вас станет на одну соперницу больше. Она бы вас не пожалела.
– Будущая королева должна обладать таким качеством, как сострадание, не находите?
Я просто решила пошутить. Как объяснить этому чурбану, что репутация Жаклин может быть погублена? Что ни одна из нас не думала о подобном исходе. Иначе каждая вторая просто побоялась бы. Возможно, там, в столице, получить отказ в конкурсном отборе на место невесты дофина ничего не значит, но у нас в провинции это смертный приговор. Вся округа уже знала имена и титулы из списка. Все сорок два.
Менталист внезапно расхохотался. Он смеялся, нисколько меня не смущаясь, запрокинув голову назад, открывая моему взору шею с крупным кадыком. Это было… несколько интимно, и я смутилась. Неужели это реакция на мою безобидную фразу?
– Да уж, королеве чувство сострадания не повредит. Можете идти.
Быстро поднялась со стула и двинулась к двери, благодаря всех святых за подобный итог. А ведь все могло закончиться, как у Жаклин! Мысленно отругала себя за беспечность.
– И, мадемуазель Эвон, – окликнул меня у самой двери менталист, – передайте баронессочке, что она может отправляться к лекарю, но пометку в личное дело я внесу.
Личное дело! Так вот что это за папочки и листочки. Значит, туда заносят всю информацию о нас и наверняка отдадут дофину перед отбором. Хоть бы одним глазком заглянуть.
Но тут до меня дошел смысл последней фразы, брошенной мужчиной. Он все-таки дал Жаклин шанс. Счастливо захлопала в ладоши и тут же устыдилась своего порыва. Во-первых, менталист выгнул удивленно бровь. Во-вторых, внес какую-то пометку. Вот сейчас посчитает меня эмоционально нестабильной, и все! Прощай, дофин!
– Благодарю, месье!
– Идите, а то передумаю. От смены вашего настроения у меня уже голова болит.
Смущенно улыбнулась и выпорхнула за дверь в преотличнейшем расположении духа. В коридоре тут же оказалась в тесном кольце девочек, еще не прошедших собеседование.
– Ну что, сильно лютовал? Или досталось только Жаклин? Он страшный?
– Нет, девочки, не лютовал. Обычный. – Я хихикнула, покосившись на хмурого пажа.
Похоже, юношей уже достали претендентки, задавая вопросы о «страшных» менталистах. Потому они выглядели напряженными. Им бы меняться… а то против объединенных сил двадцати девушек им долго не выстоять.
– Ах, Жаклин! – Я вспомнила слова «ворона» и принялась пробираться к баронессе сквозь волнующуюся толпу.
Она все так же рыдала, видимо, от осознания того, что все вокруг ее жалели. Ведь когда жалеют, себя еще жальче. Вот дедушка в детстве, даже если я падала, подходил ко мне и говорил: «Поднимайся, Эвон! Мы падаем для того, чтобы уметь подняться. Посмотри на свое платье, юная мадемуазель. И как ты в таком виде покажешься на глаза прислуге? У тебя что, совсем нет гордости?» Гордость у меня была, потому я старалась не плакать на людях. А Жаклин… знай себе, рыдает. Уже глаза покраснели, и нос опух. А если бы сейчас к нам вышел дофин? Восхитился бы он «красоткой»? Да ни в жисть, как говорит мой младший братишка.