Однажды жил молодой парень, который влюбился в луну, но всякий раз, как он пытался ее обнять, она рассыпалась на тысячу осколков и оставляла его мокрым и с пустыми руками.
В конце концов Сатаз понял – если залезть в озеро и не шевелиться, луна сама придет к нему и позволит быть рядом. Только рядом, без прикосновений. Он не мог коснуться ее и не потерять, и посему – как Лазло сказал Сарай – он смирился с невозможным. Довольствовался тем, что было.
Лазло любил иллюзорную Сарай, полюбит и призрачную.
Он наконец-то признал, что тело в его руках не Сарай, а просто оболочка, опустевшая от разума и души, которыми они соприкасались во снах. Лазло осторожно уложил ее на садовые цветы. Те обволокли ее как беседку. Безжизненные глаза девушки оставались открытыми. Ему хотелось закрыть их, но руки были липкими от крови, а ее лицо – нетронутым, даже безмятежным, поэтому он наклонился и сделал это губами: легчайшее касание медово-красных ресниц, довершенное поцелуем в веки, чтобы разгладить их, а затем в щеки и наконец в губы. Легкое, как прикосновение крыльев мотылька к сладким спелым фруктам со складочкой посредине, мягким, как абрикос. И наконец – уголки, острые, как кончики серпа луны, где раньше жила улыбка.
Остальные наблюдали со смягчившимися или ожесточившимися сердцами, и когда Лазло поднялся и повернулся к Минье, то почувствовал себя Сатазом в озере, ожидающим луну.
Он не знал, как это работает. Не знал, что искать. На самом деле это не так уж отличалось от ожидания Сарай во сне, когда она могла появиться в любом месте и все его естество сжималось от нетерпения. Лазло наблюдал за лицом Миньи, за каждым изменением, но его не было. Ее маленькое грязное лицо ничего не выдавало, пока она не открыла глаза.
В них горел свет. «Ликование», – подумал Лазло, и его сердца радостно встрепенулись – ведь он трактовал это как то, что Минья поймала Сарай.
Так и было.
Подобно гравюре в воздухе, плавно наполняющейся красотой, Сарай материализовалась из ниоткуда и вернулась к существованию. На ней была розовая сорочка, не запятнанная кровью. На гладкой коже груди не осталось раны от железного флерона, волосы до сих пор были украшены цветами.
Для Сарай чувство перевоплощения было сродни тому, как если бы ее спасли от утопления, и первые глотки воздуха, наполнившие фантомные легкие – что, как и все остальное в ее новом состоянии, было иллюзией, но обретшей форму, – были самыми сладкими в ее жизни.
На самом деле она не жила, и девушка это знала, но… чего бы там ни хватало ее новому образу, это гораздо предпочтительнее развоплощению, которое чуть ее не поглотило. Сарай рассмеялась. Звук прозвучал как настоящий, и ее тело обрело массу, как настоящее – хотя и следовало менее строгому своду правил. Любая жалость и гнев, которые она испытывала к Минье и ее действиям с призраками, покинули девушку. Как она могла думать, что исчезновение – лучшая перспектива? Минья спасла ее, и душа Сарай текла к ней как музыка.