— Три года, — повторил я. — Долго.
— Разве? Не знаю. Знаю другое: если моргнуть, можно пропустить вечность.
— Глубокая мысль, — сказал я.
— Вот будут тебя воспитывать огнем, перестанешь умничать, — сказал Олд Голд.
— Жду не дождусь. А вы хорошо знаете Генриха?
— Я его знаю.
— И что это за фрукт?
— Клементины.
— Прошу прощения?
— Клементины я Генриху вожу.
Где-то около полуночи машина, подпрыгнув, поехала по гравию. Пошел дождь, Олд Голд включил дальний свет и рассек жидкую тьму.
— Почти дома.
Мы подъехали к металлическим воротам. Человек в легком гидрокостюме возился с замками. Олд Голд опустил стекло.
— Брат Боб, — сказал он. — Опять на посту, да?
Человек поднял руку.
— Проще было отрезать эту суку, — сказал он.
Мы проехали кучу каких-то строений и притормозили у прогнившей от дождей хижины.
— Твоя остановка, — сказал Олд Г олд.
— Вы уверены?
— Люкс для целок.
Внутри было сухо, комнату едва освещал газовый фонарь Коулмена. Посреди комнаты стояла старинная буржуйка, рядом в корзине — растопка. Часть домика, видимо, кто-то уже занимал: смятая постель, ботинки и носки засунуты под кровать. Свечной воск залил карточный стол и блокнот, открытый на чистой странице. Со стропила свисал кусок конопляной веревки.
Моя половина домика была почти пуста. Одеяло, банное полотенце, койка, постельное белье в скатке, книга, просунутая под бечевку. В книге лежала записка, нацарапанная на куске оберточной бумаги. «Единственное исцеление — исцеление — Г». Я смял ее. Отныне и впредь сусальным тавтологиям место под кроватью. Потом взял книгу — темный переплет с тиснеными буквами: «Принципы и Догматы Внеконфессионального Восстановления и Искупления», автор — Генрих Ньюаркский.
Судя по всему, это был свод правил общины — с пронумерованными списками и буллитами, сносками и приложениями. Ближе к концу находилась часть, называвшаяся «Жизни прожитые и искупленные». Я просмотрел оглавление: «Баллада об Эстелль Бёрк» «Дитц против Дитца», «Заметки о Нэпертоне». Я открыл главу, которая называлась «Слово Олда Голда»:
Слушайте, я дрался с Клеллоном Бичем, на флоте, в курилке, и могу сказать, что этот человек — убийца, просто огромная машина для убийств, бля. То, что я не умер от его ударов, можно считать чудом. До Клеллона я был обычным деревенским еврейчиком с сильными руками. Это из-за того, что мы стучали по доске перед ужином. Я не думал обо всех тех штуках, умственных и с физической стороны, которые делал со мной папаша, чтобы приготовить меня к выходу в мир. Но в какой мир? Его мир? У него мир больной. Когда Клеллон настучал мне по репе, проведя самую быструю серию ударов из всех, что я когда-либо видел, точнее говоря, не видел (настолько все было быстро), я месяц провалялся в лазарете на базе. Меня подсоединили к жизненным приборам, и весь ядовитый газ из запечатанной части моего мозга просочился наружу и отравил меня по самые жабры. Я стал ходячей бомбой с часовым механизмом еще до того, как смог ходить. Потом я прочел эту книгу (нет, ну, не эту самую, которую читаете вы) и нашел в словах Директора то, ради чего стоило жить дальше. И тогда я стал его учеником, я прошел через все стадии осознания, меня воспитали огнем, я обрел себя в себе, так что теперь я герой, я могу ходить по облакам и не виню Клеллона за то, как паршиво сложилась моя жизнь. Ведь Клеллон тоже герой, и когда-нибудь мы сведем с ним счеты, потому что так поступали люди в эпоху континуума. Да, и Олд Голд — всего лишь моя флотская кликуха. А так я Аврам Коул-младший Голд.