Даже зачахнуть оттого, что твой мозг превратился в грейпфрут, — слишком сложно в кошмаре наших жизней, доказывал я, не говоря уже о том, какую прибыль всякие подонки получат от твоей болезни. И Нэпертон вскоре засомневался. Я же давно обдумывал этот поступок. Я нанюхался достаточно жизней на службе у демократии и знал, что любая мысль о ценности моей собственной жизни — чистой воды жеманство. На рассвете мы с парой пистолетов поехали в то место, где сейчас стоите вы, — мы были полны решимости покинуть наши бренные обители, не питая иллюзий относительно аренды помещения в загробном мире. Мы уселись на землю среди хвойных иголок и сосновых шишек и стали играть в гляделки со своими стволами. Я предложил сосчитать до трех. Нэпертон пожаловался, что не оставил прощальной записки. У него имелась бывшая жена, которую, по его словам, он все еще любил, — она заслуживала объяснений. Я сказал Нэпертону, что форма, которую примут его больные мозги, разбрызгавшись по стволу дерева, послужит исчерпывающим объяснением. Я начал отсчет, Нэпертон позволил мне дойти до двух, а потом снова остановил меня. Слезы катились по его щекам. «Подожди, — сказал он, — а что, если мы жили?» Я выбранил его: хватит откладывать неотвратимое. Меня все это уже начало бесить — как в тот раз, когда некие гондурасские активисты отвергли мое предложение покончить со мной безболезненно и без лишних разговоров. Я подумал было вовсе обойтись без счета, хорошо осознавая, что Нэпертон может и не дожить до конца сделки. Я уже собрался было убить бедного уебка, а затем перейти к собственному смертельному самобичеванию, но в этот момент вопрос Нэпертона затронул что-то в глубине моей души. Кажется, это называют струнами. «А что, если мы жили?» Простой, но вместе с тем всеобъемлющий вопрос. Я огляделся, увидел деревья, мох, грибы, проросшие на валежнике. Я услышал смешки птиц, шуршание жизни в кустах. Все казалось ничтожным, а все ничтожное — истинным. Посреди маленьких бессмысленных шевелений этой земли ты можешь стать обладателем самого себя. Можешь начать все сначала. Тебе придется родиться заново — без страха, без веры, без государства, без цивилизации. Ты можешь искупить все грехи! Философия? Никогда! Отчаяние философов правильно, а их поправки заведомо ложны. Я знал, что здесь нам удастся что-нибудь создать. Я отложил ствол и увидел, что Нэпертон сделал тоже самое. «Ты чувствуешь?» — спросил я. «Что чувствую?» — ответил Нэпертон. «Твоя опухоль, — сказал я. — Она исчезла». Узрите же — последующие диагностические процедуры показали, что так оно и было!