Филатов шел домой. В голове приятно шумело, по телу разливалось блаженное тепло. Он подошел к перекрестку и остановился, дожидаясь зеленого света светофора. Машин было немного, но лишних опасностей Филатов не хотел. Их и так хватало в его бурной жизни. И вдруг он заметил, как навстречу ему идет уткнувшийся в книжку длинный очкастый пацан в поношенной куртке. А на большой скорости, желая успеть до красного света, мчится наперерез ему тяжелый КамАЗ с прицепом. Реакция была мгновенной. Фил прыгнул. Раз, другой, преодолевая каждым прыжком немыслимое для нетренированного человека расстояние. И уже в последнем прыжке, нацелившись ногами в грудь мальчишки, он понял, что безнадежно промазывает.
Он летел долго; во всяком случае, ему показалось, что этот прыжок длился гораздо дольше, чем падение с высоты в пятьдесят метров. Фил пролетел мимо, успев только скользнуть пальцами по натянутому рукаву куртки. И в следующий момент услышал глухой удар, визг тормозов, чей-то истошный крик…
Последнее, что запечатлело угасающее сознание Филатова, — разлетевшиеся во все стороны книги, которые мальчик нес под мышкой…
Фил очнулся через минуту. Потряс головой, отгоняя кровавый туман — в падении он разбил голову, — и увидел ноги, торчащие из-под машины. И тонкую струйку крови, вытекающую оттуда…
Юрий поднялся. Заметил водилу, который без кровинки в лице стоял на коленях у колеса своей машины. На пустынной улице невесть откуда стали появляться люди. Много людей. Трагедия притягивает.
Фил нагнулся, поднял лежавшую под ногами книжку — ее так и не успел дочитать Данька, — прижал к себе и, не обращая внимания на раздавшийся вдалеке вой милицейской сирены, пошел вперед, ничего не видя перед собой.
«Я мог бы выхватить его из-под колес. Я мог бы успеть. Я мог бы успеть. Если бы не…» — угрюмо шептал он.
— Папа… Ты говорил, что никогда не поднимешь на меня руку…
Мокрое от пота лицо Василия Васильевича Васнецова было внешне спокойным. Он стоял лицом к лицу со своим тринадцатилетним сыном и чувствовал себя так, как будто его вызвали на дуэль. Картины на стенах комнаты сына, скорее напоминавшей студию художника, помешанного на эпохе Генриха IV, только утверждали его в этом мнении.
Василий Васильевич исчерпал все доводы. Но действительно, не ремень же вырывать из брюк, чтобы доказать отроку, который в жизни не получил в школе ни единой «четверки», только высшие отметки по всем предметам, что в жизни есть не только белое и черное, есть и полутона и на этих полутонах основаны и человеческие взаимоотношения, и чувства, и будущее, которое готовил для своего единственного сына один из богатейших людей Москвы…