Другое дело — чувства. Когда ты до умопомрачения жаждешь обладать — даже пусть не в полной мере, просто быть рядом, — одной-единственной женщиной, и эта женщина — не твоя жена, то… Вот тогда, я думаю, ты изменяешь жене. Одними мечтами своими, желаниями и надеждами. А уж если они начинают сбываться!..
Но самое страшное для меня было даже не предстоящее объяснение с Наташей. Дети… От одной только мысли, как они воспримут это известие, меня бросало в холодный пот. Ведь они уже не маленькие! Но и не настолько взрослые, чтобы понять меня. И простить. Может быть, десятилетнему Лешке это будет перенести легче, ведь я никуда не денусь, буду часто навещать их и по-прежнему любить… А вот Катя… В двенадцать лет девчонка — почти девушка. В этом возрасте происходят не только физические изменения, меняется и психика. Внутренний мир подростка настолько раним и тонок, что стоит лишь неосторожно тронуть, посильнее толкнуть — и он разлетится на мелкие, острые, больно ранящие осколки. Катюшка не простит меня, я это чувствовал. Может быть, потом, когда станет по-настоящему взрослой…
Боже мой, почему за счастье приходится платить такую цену?!
И все-таки я не могу. Не могу без Майи! Уж лучше тогда… вообще уйти. А ведь и правда, что в этом страшного? Страшно жить без нее, а не жить вовсе — так легко и просто.
Вот только… дети. Да-да, опять же дети. Что будет с ними? Как они переживут это?..
Нет, надо жить. Как бы ни было трудно. А то, что будет очень трудно, не вызывает уже никаких сомнений. Как бы я ни поступил. Останусь в семье — перестану быть собой, жизнь потеряет для меня смысл без Майи. Уйду к ней — потеряю, как минимум, дочь, нанесу незаслуженную рану Наташе. И ведь есть еще муж Майи! И ее малыш. Расстаться с которым она, разумеется, не согласится. Готов ли я к тому, чтобы стать отцом чужому ребенку? Предав при этом своих… О Боже! Ну по чему жизнь так сложна, так по-дурацки устроена?!
Какое счастье, что ночь все же наступила. Я прыгнул в кровать еще в начале двенадцатого, хотя обычно раньше полуночи не ложился. Заснул, конечно, не сразу, а когда Морфей наконец сжалился надо мной, я сразу увидел Майю. Она сидела на песке, обняв колени. Увидев меня, вскочила и бросилась навстречу:
— Я так скучала! Я не могу без тебя!..
— Я тоже… — хрипло выдохнул я. Голова закружилась от невыносимо яркого, словно само солнце, счастья. И я забыл обо всех тягостных раздумьях, терзавших меня целый день. Ведь она была рядом. А все остальное при этом попросту перестало существовать.
Мы снова плавали в океане любви, мы опять летали в облаках неземного блаженства! В эту и во все последующие ночи мы познавали друг друга и самих себя, мы делали удивительные открытия. Нам не нужна была «Камасутра» — мы писали ее заново. Для нас не было никаких запретов, ничто не казалось нам противоестественным. Может быть, многое из того, что мы делали, кто-то назвал бы извращением. Но я категорически не согласен с этим! Если один человек жаждет что-то дать любимому, а тот горит желанием это принять, и при этом оба полу чают удовольствие, чувствуют неземное блаженство, сладостное наслаждение — о каком извращении может идти речь? Само это слово звучит гадко, и называть так то, чем мы занимались в порыве страсти, и было бы самым настоящим извращением!