– Иди, бери Степана, езжай, – надув губы, уже с красными глазами, процедила она. – Куда хотите езжайте… хоть в Африку!
– Ну, это совсем далеко! – рассмеялся я. – Думаю, так далеко забираться нужды не будет!
– Езжайте, езжайте, хоть к белым медведям, – все отталкивала она меня, но уже не так грозно. – Пообморозьте себе носы, длинные они у вас больно, как я погляжу!
– Хотя, на счет усадьбы Кураевской я приврал, – вдруг и очень многозначительно сказал я. – Заполучить ее было бы ой как полезно! К свадьбе вышел бы хороший подарок…
– К какой свадьбе? – она рывком повернулась ко мне. Чего только не было в ее глазах: и счастье, если правда, и горе, если нет, и тревога, тревога. – О чем ты, милый?!.
– Жениться я на тебе хочу, глупышка моя, – я поцеловал ее в заплаканные глаза. – Мужем твоим хочу стать, – у Марфуши даже губы задрожали. – Пойдешь за меня, девочка моя?
И она обняла меня, счастливая, всхлипывающая, и сама притянула, обняла руками и коленями, стала гладить по загривку, спине…
– Ну, чего ты расплакалась-то? – повторял я, все теснее прижимая ее к себе, уже вспыхивая желанием, огнем. – Хватит, хватит… Давай лучше о том, с чего начали…
– Давай, милый, давай, – шептала она.
…Мы выезжали на рассвете. Деревянная усадебка и яблоневый сад вокруг нее спал в снегу. Поскуливал взрослый щенок овчарки на крыльце, ожидая завтрака и ласки.
– Степа, береги его, как зеницу ока береги, – кутаясь в пуховый платок, со слезами на глазах сказала Марфуша. – Нет у меня никого дороже! Слышишь?!
– Все для вас сделаю, Марфа Алексеевна, – улыбнулся он, уже в седле. – Да Петр Ильич и сам за себя постоять умеет! Жаль только, хромый еще!
Мы уже попрощались – оставались последние мгновения. Она подошла ко мне, протянула руку. Я сжал ее пальцы. Неподалеку стояли Федор и Агриппина. И племянник их убогий. Старуха плакала.
– Ну все, прощай, милая! – я отпустил руку Марфуши. – Едем!
– С богом! – услышал я дрогнувший ее голос.
А когда оглянулся, лица не увидел – Марфуша плакала, закрывшись платком.
Ровно через сутки, к вечеру, полиция Симбирска окружила деревенский дом крестьянина Кузьмы Загоскина в деревне Лопухино – там, где Симбирск граничил с Семиярском. Мы громко постучали в дверь и в ответ услышали брань. Постучали напористее. Нам открыл гневный бородатый мужик на деревяшке, немного пьяный, покачнулся, изменился в лице, увидев меня, Степана и полицейских.
– Что с Анюткой? – отступив, вдруг хрипло спросил он. – Жива ли?!
– Что с вашей Анюткой, это мы у вас хотим спросить, – входя, проговорил я. – Анна Кузьминична сбежала из дома с преступником, которого ловят по всей Российской империи.