Когда последние слова молитвы прозвучали, ветер стал заметно тише и стоять уже получалось без усилий.
– А теперь надо позвонить в колокол, – чуть осипшим голосом сказал Волкогонов.
Вместе с Дмитрием Николаевичем они взялись за веревку, привязанную к языку, и несколько раз ударили им о стенки колокола.
Над Пензой разнесся низкий и глубокий «бом», который наполнил воздух до краев ощущением радости и близкого праздника. И если бы кто-то мог побежать за ним следом, он бы увидел, что вместе со звуком в город приходят покой и умиротворение.
Ветер стих, улегшись на тротуаре, как послушный домашний пес. Снег перестал наметать смерзающиеся остроконечные башни, и лег на землю белоснежным одеялом в мягких перекатах сугробов. Редкие прохожие удивленно стали озираться по сторонам, дивясь такой разительной перемене. А некоторые даже крестились, слыша звон с колокольни еще не восстановленного собора.
Ничего этого Дмитрий Николаевич и Роман не видели – они смотрели туда, куда, завернувшись в ледяную шубу из снежно-синего огня, уходила исполинская фигура. Она царапала небо заиндевевшими волосами и не оглядывалась. А два человека следили за ней с колокольни, и глаза их устало улыбались.
– Все-таки будет у нас елка, – улыбнулся Инюшкин и по-дружески хлопнул Романа по плечу.
А в это время в Наровчатской больнице внезапно очнулась от дремотного забытья сморщенная старушка. Она широко открыла глаза, глядя на что-то, ведомое только ей одной, и молодым, полным силы голосом закричала:
– Вижу! Я вижу свет!
Когда на крик сбежались врачи и медсестры, самая старая пациентка их больницы уже не дышала. Но на ее лице застыла улыбка такого счастья, что, глядя на нее, нельзя было не улыбнуться в ответ. В руке бывшая Инесса Октябрева сжимала простенький крестик.
– Скоро Рождество, – почему-то сказала одна из медсестер и посмотрела на белые, как снег, волосы лежащей в кровати женщины.