Свистит паровоз. Я поднимаю глаза. Чем это я занимаюсь? Я пришел сюда, чтобы встретиться с любимыми уголками моей юности. А что я делаю? Провожу здесь линию окопов… Привычка, думаю я. Мы больше не видим природы, для нас существует только местность, местность, пригодная для атаки или обороны, старая мельница на холме — не мельница, а опорный пункт, лес — не лес, а артиллерийское прикрытие. Всюду, всюду это наваждение…
Я стряхиваю его с себя и пытаюсь вернуть свои мысли к прошлому. Но мне это не удается. Нет прежней радости, и даже пропало желание бродить по знакомым местам. Поворачиваю назад.
Издали замечаю одинокую фигуру, идущую мне навстречу… Это Георг Рахе.
— Ты что здесь делаешь? — спрашивает он удивленно.
— А ты?
— Ничего, — говорит он.
— И я ничего.
— А что это за банка? — насмешливо осведомляется он. Я краснею.
— Чего ты стесняешься, — говорит Рахе. — Захотелось, верно, по старой памяти рыбок наловить, а?
Я киваю.
— Ну и как? — спрашивает он. Я только качаю головой в ответ.
— То-то и есть. Эти вещи плохо вяжутся с солдатской шинелью, — задумчиво говорит он.
Мы садимся на штабель дров и закуриваем. Рахе снимает фуражку:
— А помнишь, как мы здесь марками менялись?
— Помню. От свежесрубленного леса крепко пахло на солнце смолой и дегтем, поблескивала листва на тополях, и от воды поднимался прохладный ветерок… Я все помню, все-все… Как мы искали зеленых лягушек, как читали книжки, как говорили о будущем, о жизни, которая ждет нас за голубыми далями и манит, как чуть слышная музыка…
— Вышло немножко не так, Эрнст, а? — Рахе улыбается, и улыбка у него такая же, как у всех у нас — чуть-чуть усталая, горькая. — На фронте мы и рыбу ловили по-другому. Бросали в воду гранату, и рыба с лопнувшими пузырями сразу же всплывала на поверхность белым брюхом кверху. Это было практичнее.
— Как случилось, Георг, — говорю я, — что мы слоняемся без дела и не знаем толком, за что взяться?
— Как будто чего-то не хватает, Эрнст, правда?
Я киваю. Георг дотрагивается до моей груди:
— Вот что я тебе скажу. Я тоже много об этом думал. Вот это все, — он показывает на луга перед нами, — было жизнью. Она цвела и росла, и мы росли с нею. А что за нами, — он показывает головой назад, — было смертью, там все умирало, и нас малость прихватило. — Он опять горько улыбается. — Мы нуждаемся в небольшом ремонте, дружище.
— Будь сейчас лето, нам, быть может, было бы легче, — говорю я. — Летом все как будто легче.
— Не в этом дело. — Георг попыхивает сигаретой. — По-моему, тут совсем другое.
— Так что же? — спрашиваю я.