По периметру парка кривились деревья – точь-в-точь из сказок о ведьмах и колдунах – с листьями либо сорванными ветром, либо заляпанными дождем. Городские байки утверждали, что по ночам молоденькие проститутки из Восточной Европы забираются здесь на пеньки, чтобы привлекать внимание клиентов, медленно объезжавших соседние улицы. Любой таксист расскажет тебе то же самое, особенно если ты мужчина. Я ни разу не работала в «Нулевой зоне», но тем коллегам, которым доводилось охотиться именно здесь, не случалось увидеть ни одной девушки, поступавшей таким образом. Слухи же объяснялись тем обстоятельством, что район этот был не чем иным, как «маленькой Россией» Мадрида, хотя жили здесь не только русские эмигранты. Разумеется, группа террористов, ответственная за взрыв бомбы 9-N, тоже имела собственную легенду об этом месте.
Под деревьями расположились гротескные творения скульпторов, работавших по заказу правительства. Идя через парк к граничащей с ним маленькой улочке Корин, я заметила несколько таких скульптур – в большинстве своем человеческие фигуры из стекловолокна, с волосами на голове. Они сидели, как-то скрючившись. Вроде в одном документальном фильме объясняли, что они символизируют «боль человеческую». Я тогда подумала, что не было никакой необходимости создавать статуи – по той простой причине, что от бомбы 9-N погибло больше десяти тысяч человек, включая тех, кто подпольно изготовил атомную бомбу, а вдвое больше было покалечено и поражено радиацией. Я никогда не считала, что тут годится количественный подход. И статуи мне не нравились даже в качестве символа человеческой боли. По мне, так «боль человеческая» не отличается столь красивым силуэтом, она, напротив, тошнотворна и даже жалка – это агония, гнойники и стоны. И я ненавижу ее, как ненавижу болезни. Мне и в голову не пришло бы создать скульптуру боли, равно как и поставить памятник бубонной чуме или церебральному параличу.
Естественно, я знала, что сеньор Пиплз так не думает.
Нечто похожее на ощущение, когда мокрыми руками берешься за клеммы под напряжением вольт в двести, пронзило меня с головы до ног, когда я заметила его одинокую фигуру в обрамлении голых деревьев и пустых улиц – фигуру неизменно осознающего свою значимость человека, эдакого степного волка, уникального и гордого этим. Он ждал меня именно там, где обещал, – в конце парка, в начале улицы. Я узнала его даже со спины, но, лишь подойдя поближе, стала понимать, что немногие прошедшие годы обрушились на него гораздо более тяжелым грузом, чем просто количество прожитых дней.