– Спасибо.
– Такая стройная и… высокая. Ты похожа на модель… И такая молоденькая…
– Хочешь узнать, сколько мне лет? – Я улыбнулась и договорила: – Двадцать пять.
– Ага. А мне – сорок два.
– Ты тоже молодо выглядишь.
Он поднял свою волосатую руку, поблагодарил меня за комплимент и засмеялся, будто над тонкой шуткой. Когда он не пил, его взгляд обращался к моему лицу и от него уже не отрывался, словно глаза солдат в присутствии командира, но я-то знала, что все, что его во мне привлекает, все, что его цепляет, начинается как раз от пучка волос на затылке и ниже: черные бретельки, рассекающие мои плечи, кожаные браслеты, так похожие на наручники, мой голый живот ниже топа, мои ноги, обтянутые тонкой черной кожей штанов, заправленных в остроносые сапожки.
Говоря, мужчина активно жестикулировал, словно выполняя гимнастические упражнения с гантелями.
– А ты… испанка или?.. Ты похожа на… не знаю… На шведку или что-то в этом роде…
– Я из Мадрида. Шведка из Чуэки[4].
Покачав головой, он расхохотался:
– В такие времена живем – никто не есть тот, кем кажется…
– Да уж, и не говори, – согласилась я.
Повисла пауза. Я воспользовалась ею, чтобы осторожно за ним понаблюдать, пока он задумался. «И о чем ты думаешь, козлина? Ведь вертится же что-то без конца в твоей голове. И не просто секс… Есть за этим мрачным лицом что-то еще, о чем тебе хочется сказать или сделать… Что же это?»
Он назвался Хоакином. Внешность его вызвала у меня в памяти кадры из фильмов про кроманьонцев, которые крутят на платных каналах: крепкий, невысокого роста, со скошенным лбом, волосы подстрижены ежиком, густые брови, сросшиеся на переносице, глаза расставлены широко, неподвижные. Тело, заключающее в себе огромную физическую силу, – и мозг, об этом не подозревающий. Он из тех, кто после соответствующей тренировки способен разбивать кирпичи ударом головы. В одежде тоже обнаруживалась забавная деталь: зеленая рубашка в тон к джемперу. Забота о собственном имидже. Мужчина одинокий и франтоватый, религиозный и разведенный, с мягким голосом и грубым телом. Волосатая и мускулистая тайна, застенчив, взгляд неподвижный.
Он все еще был у меня на крючке, но стало очевидно: чтобы он начал действовать, нужно что-то еще. Я снова подумала о доминантном облике его бывшей, если это действительно его бывшая, и вспомнила, что говорил Женс по поводу «Укрощения строптивой» Шекспира и связи этой пьесы с филией Жертвоприношения. В этой пьесе Катарина – строптивая – создает препятствия, распаляющие Петруччо, который, в свою очередь, «укрощает» ее при помощи еще больших препятствий. «Эта борьба двух воль, сталкивающихся друг с другом, – говорил Женс, – и есть символ маски Жертвоприношения».