— Нет, — сказала Вася. — Я ухожу. Я увижу мир за этим лесом, мне не важна цена.
Тишина. А потом он тихо и с неохотой рассмеялся.
— Отлично, Василиса Петровна. Меня еще никогда не перечили в моем доме.
«Пора было начать», — подумала она, но не сказала это. Что — то изменилось в нем с той ночи, как он забросил ее на свое седло, чтобы спасти от Медведя? Что? Глаза стали голубее? Лицо стало яснее?
Вася вдруг смутилась. Повисла тишина. В паузе ее усталость стала ощущаться сильнее, словно она ждала, пока Вася расслабится. Она прислонилась к столу, чтобы не упасть.
Он увидел это и вскочил на ноги.
— Поспи сегодня здесь. Утро вечера мудренее.
— Я не могу спать, — она не шутила, хотя только стол удерживал ее на ногах. Ужас пробрался в ее голос. — Медведь ждет в моих снах, а еще Дуня и отец. Я лучше не буду спать.
Она ощущала на его коже запах зимней ночи.
— Я могу дать тебе хоть это, — сказал он. — Ночь спокойного сна.
Она замешкалась, уставшая и недоверчивая. Его ладони как — то давали сон. Но этот сон был странным, густым, схожим со смертью. Она ощущала его взгляд.
— Нет, — вдруг сказал он. — Нет, — грубость его голоса напугала ее. — Нет, я не буду тебя трогать. Спи, как хочешь. Увидимся утром.
Он отвернулся, тихо сказал что — то лошади. Вася не поворачивалась, пока слышала топот копыт, а потом развернулась, и Морозко с белой кобылицей пропали.
* * *
Слуги Морозко не были невидимыми. Краем глаза Вася порой замечала движения или темный силуэт. Если быстро повернуться, можно было различить лицо в узорах, как кора дуба, с вишневым румянцем или серое и хмурое, как гриб. Но Вася не видела их, если смотрела прямо. Они двигались едва заметно, между вдохом и выдохом.
Морозко пропал, слуги принесли ей еду, пока она сидела в дымке усталости — грубый хлеб и кашу, сушеные яблоки. Щедрую миску ягод и листьев падуба. Медовуха, пиво и ледяная вода.
— Спасибо, — сказала Вася слушающему голосу.
Она ела, что могла, несмотря на усталость, отдавала корочки хлеба голодному Соловью. Когда она отодвинула миску, оказалось, что угли убрали из печи, и что для нее устроили паровую баню.
Вася сняла холодную и мокрую одежду и забралась туда, задевая коленями кирпичи. Она повернулась внутри, задевая животом пепел, и легла, глядя в пустоту.
Зимой было почти невозможно не шевелиться. Даже сидя у огня, глядя на угли, мешая суп, все боролись с холодом. Но в обжигающем жаре, в мягком дыхании пара Вася стала дышать медленнее, притихла в темноте, и узел горя в ней ослабел. Он легла на спину, раскрыв глаза, и слезы текли по ее вискам, смешиваясь с потом.