— Сорок лет на стройках отышачил, а еще ни одной не видел, чтобы без долбежки обошлось, — жизнерадостно сообщил Агапыч, пуская дым через нос-пуговку. — Инженера, тудыть, начальнички… То дверь забудут, а то и вентиляционную шахту, — долби, Гаврила. И долбишь…
Витюня не поддержал тему — дышал на руки. Хотя, по правде сказать, долбить приходилось всякий раз ему, а не Агапычу. Агапычу что — он каменщик, только и умеет наскакивать: что, мол, ты мне раствор как собаке кидаешь? А как его еще кидать, спрашивается? Да и не кидают собакам раствор, нужен он им.
— Не свело? — спросил Агапыч, с уважением глядя на громадные Витюнины кулаки. — Это тебе, тудыть, не штанга. После лома иной раз так пальцы скрючит, не знаешь, чем и разогнуть. Что, прихватило?
Витюня покачал головой. Агапыч, притушив бычок о кирпич, ерзал на доске, хитренько заглядывал в глаза. По-видимому, еще не расстался с надеждой разговорить Витюню.
— Я одного знал, так он вместе с ломом с лесов навернулся, — сказал он наконец. — При мне дело было, в пятьдесят седьмом, тоже зимой. Знаешь, как тогда строили? Леса — ты, тудыть, хрен такие видал. Вот такенный трап, носилки, и ты тащишь… Да. Ну так вот: летит это он, значит, с шестого этажа, и лом у него в руке. Молча летит, вдумчиво. Этажа возле четвертого он, говорит, и допер: а зачем мне лом?! И как начал его от себя отпихивать! Одна рука, тудыть, пихает, другая, наоборот, вцепилась намертво — и ни в какую. Так почти что до самой земли с ломом и провоевал.
— Ну и? — осипшим басом спросил Витюня.
— Что «ну и»? — с досадой произнес Агапыч. — В сугроб упал, ушибся только да заикался потом с месяц. А лом рядом воткнулся.
Витюня не отозвался.
— Слова от тебя не добьешься, — осудил Агапыч. — Какой ты студент. Только и пользы, что силы невпроворот. Правильно тебя из института выгнали, вот что я тебе по секрету скажу.
Витюня натянул рукавицы, нахохлился и осторожно полез на разболтанного «козла».
— Не выгнали, — пробасил он оттуда, первым ударом вогнав лом в кладку на добрую пядь. — У меня академка.
Агапыч ушел. Витюня продолжал расширять нишу. Пусть будет даже пошире, чем нужно, — жалко, что ли? Ровная ниша, хорошая.
Тум. Тум. Тум. Тум.
Ход мыслей, нарушенный надоедой Агапычем, восстанавливался в такт ударам — по биту в секунду, как непременно съязвила бы Светка. Ну ладно. Вот, скажем, лом. Простой инструмент из стали марки 45 или 60. Ничего сталь. Варится, куется. Руками не согнуть, разве что о колено. Пожалуй, тонковат, да и легковат, не по руке — но на то он и лом, а не гриф от штанги. Что еще есть в этом слове? Лом — это то, что ломает, или то, что уже поломано? И так бывает, и этак. Задумаешься, коли твоя фамилия Ломонос. Не Михайло Ломоносов, изволите видеть, а Витюня Ломонос. Как в насмешку. Наградил родитель. Лом тут, правда, ни при чем, а просто кто-то из предков, скорее всего, кому-то когда-то сломал нос, вот и фамилия. Кстати, а Ломоносов согнул бы лом? Наверное. В узел-то он вязал по случаю — не то кочергу, не то случайного прохожего. Правильный был мужик.