А ведь правду говорят, что беда не приходит одна. Не прошло и года после партийного разбирательства, как Иван Федорович закрутил любовь с работницей финорганов из Ворошилова (как теперь называется Уссурийск). Во Франции устоял, а тут – на.
Потопяк стал часто ездить в командировки в город, нередко не ночевал дома, и отводил глаза в сторону, когда Ксения с молчаливым укором смотрела на него, словно безмолвно спрашивала:
– Что с тобой, Иван? Куда теперь-то вляпался?
Однажды вечером, когда вся семья была в сборе, Иван Федорович решительно вышел на середину горницы и заявил:
– В общем, так, Ксения Ивановна и дорогие дети! Я решил завести новую семью. А вас мы, – запнулся он, не решаясь назвать имя той, второй, – решили поделить. Троих младших – нам, а других тебе, Ксения Ивановна, – закончил он свою трудную речь. Ксенией Ивановной он называл свою жену только в ответственных случаях.
В доме воцарилась тишина. Даже черный как смоль с огромными рыжими глазищами кот Васька забился куда-то в угол. Все словно оцепенели.
– Знаешь что, – неожиданно подошел к отцу Василий. – Катись-ка ты к своей… – не нашел он подходящего слова. – А ты, мать, не кручинься, выживем. – Никто с тобой, – снова обратился он к отцу, – не пойдет, даже Вовка.
Лицо Ивана Федоровича побагровело. Он странно задергал усами, руки судорожно стали расстегивать ремень…
– Ах ты щенок недоношенный… Как ты с отцом разговариваешь? Не порол я тебя ни разу, а сейчас врежу, – пытался он расстегнуть непослушную пряжку ремня.
Василий протянул руку, ухватил отцовский ремень, приподнял, словно тряпичную куклу, в общем-то нехилую фигуру Ивана Федоровича и держал его на весу, хрипло приговаривая:
– Уходи от греха подальше…
Отец смешно задергал ногами, кто-то из сестер не к месту прыснул в кулак.
Подержав отца в нелепом положении несколько минут, Василий опустил отца на пол.
Красный от натуги с выступившими от обиды и стыда слезами Иван Федорович прохрипел:
– Выкормил на свою шею битюга…
Нелепо подтягивая галифе, он вышел за дверь.
Ксения, оцепенев и безвольно опустив руки, застыла у печи.
Василий подошел к матери, приподнял за плечи и ободряюще произнес:
– Ничего, мать, проживем!
Остальные тоже подбежали, каждый со своими утешениями. Скупая на ласки Ксения не проронила ни слезинки. Да и из остальных никто не всплакнул, хотя расходились по своим местам с окаменевшими лицами.
Проведя бессонную ночь, Ксения ранним утром по привычке побрела на кухню. Какое бы горе ни было, а детей кормить-то надо!
Но все валилось у нее из рук. Она присела на табуретку, не хотелось ни думать ни о чем, ни что-либо делать.