- Конечно.
Водка все-таки подействовала. Столбов раскраснелся, потрогал ворот рубахи, словно тот давил горло, и, казалось, готов был вступить в спор.
- Вот есть тут, как преступники с повинной приходили. За это наказание им смягчали. А какая разница, с повинной преступник придет или следователь его вину докопает? Скажем, убили человека. Тут хоть как убийца винись, а человек-то не оживет. По-моему, это следователи, чтобы облегчить себе работу, пыль в глаза пускают: приходите, мол, преступнички, сами, помилуем. А клюнет на приманку какой чудак, его за хобот… и на всю катушку!
Глаза Столбова возбужденно блестели. Он придвинулся к Антону и, казалось, даже забыл о дымящей в руке папиросе. Антон возразил:
- Если преступник явился с повинной, значит, в его сознании что-то произошло. Может, он понял всю глубину преступления и сам ужаснулся. Хитрецы обычно с повинной не идут, а вот преступники, даже закоренелые, бывает иной раз, задумываются над смыслом жизни.
Столбов недоверчиво хмыкнул, несколько раз глубоко затянулся папиросным дымом.
- Это ж силу воли надо иметь, чтобы самому голову в петлю сунуть.
- Почему же в петлю?
- Если воровство или халатность, - продолжал Столбов, - тут еще куда ни шло. А убийство? За него ж расстрел приклепать могут! Нет, у меня бы воли не хватило. Я бы с повинной - дудки! Докажи, следователь, мою вину, тогда и петлю набрасывай.
- Видишь, как ты рассуждаешь: «Докажи мою вину». А положением предусмотрено, что чистосердечное признание является основанием для смягчения наказания.
Столбов закурил свежую папиросу, ухмыльнулся:
- В позапрошлом году я чистосердечно признался на свою шею. Есть у нас в Ярском один хмырь, Проня Тодырев. Лодырь несусветный, сутками спит. А как подопьет - откуда энергия берется. Ну точно бодучий бык куражится. Особо женщин да ребятню обижает. Не стерпел я однажды его куража, прицыкнул. Он - в пузырь. Вытаскивает из кармана складной ножичек и на меня. Я вроде и обижать не хотел - всего один раз легонько дал ему - а у Прони и… юшка из носа. Дело было принародно, в клубе. Все видели, что Проня хоть и с детским, но все-таки с ножом на меня пер. Поддержали: «Правильно, Витька, давно рога обломать надо было». А через несколько дней приезжает из вашей милиции Кайров и спрашивает: «Бил Проню Тодырева?» «Врезал, - отвечаю, - один разок. Жалею, мало. Еще надо было дураку поддать». «Значит, не отрицаешь? Так и запишем», - Кайров в момент настрочил протокол, показал, где мне расписаться, сунул его в портфельчик и говорит: «Если Тодырев не заберет свое заявление, будешь отвечать перед судом за мелкое хулиганство». Чернышев вступился за меня, а Кайров руками разводит: «Превышение обороны. У Прони хоть и дурная кровь, но отвечать за нее придется как за полноценную. Пусть договариваются мирным путем. Договорятся, дело прекратим». Вызвал Маркел Маркелович Проню, и так с ним, и сяк. А Проня ни в какую: «Полста рублей наличными, тогда заберу заявление. Мне сейчас сладкого много надо есть, чтобы восполнить кровь, утраченную из-за хулиганства Столбова. А в связи с малым дитем средствов на сладости у меня нет». Плюнул Маркел Маркелович и говорит мне: «Отдай дерьму полсотни, чтоб не вонял. Я тебе премию на эту сумму выпишу». От премии я, конечно, отказался, свои отдал. А Проне того и надо было: закупил в сельмаге весь запас «Раковых шеек» и недели две сорил по деревне конфетными обертками, хвалился каждому встречному: «Во, за счет Витьки Столбова кровь восстанавливаю!» - Столбов помолчал, будто думал, говорить ли дальше. - Прошлый раз, когда ты меня допрашивал, хотел кое-какие предположения высказать по колодцу, да вспомнил вот этот случай. Думаю, опять чистосердечно нарвусь на свою шею. А зачем мне это надо?