Одновременно личность в городе насильственно формализуется и документируется, попадает под контроль и регламентацию своего поведения, которому не может позитивно противостоять. Формы городского регулирования жизни образуют также многочисленные и разнообразные социальные конструкции, содержание, структура и механизм которых, в отличие от неформальных образований, декларативно структурированы и выявлены, но при этом информация о них, по сути своей публичная, на практике также носит фрагментарный и опытный характер.
Попадая в город, крестьянин робеет перед социальной стороной структуры города, он чувствует её силу и, с одной стороны, выстраивает свою систему обороны, а с другой — изыскивает возможности овладеть этой силой, привлечь её на свою сторону.
Крестьянин в городе всегда чувствует себя одиноким. Он по определению — единоличен. И по определению — личностен.
Степень индивидуализированности личности крестьянина в городе гораздо выше, чем представителей всех остальных сословий. И он всячески старается нарастить этот свой потенциал, приобщаясь к городскому знанию и практике. Оказавшийся в городе крестьянин в процессе адаптации не столько утрачивает свои изначальные качества, сколько прибавляет к ним новые, становясь в итоге более сильным и успешным, нежели коренной горожанин. Крестьянский сын, одарённый от природы талантом, в городе добивается выдающихся результатов.
При этом он сохраняет свою базовую оппозиционность по отношению к городу, считая город территорией войны, в противоположность деревне — территории мира.
Дождь закончился, во дворе затеялась детская жизнь. Соседский парнишка позвал играть. Новичка из деревни, как и следует, встретили смехом, дразнилками. Был он худосочен и на вид неопасен. Один задира, явно старше других и наглее, полез толкаться. Ответил, не думая. «Драка — вещь серьёзная» (так скажет годы спустя[8]). Нос разбил в кровь. От неожиданности и позора обидчик отступил, а к новичку прониклись симпатией и уважением.
Дальше было труднее. Вспоминая свой первый год в Москве, с августа 1933-го по август 1934-го, Зиновьев называл его «Годом ужаса». Каждый день приходилось отстаивать себя — в быту, во дворе, на улице, в школе.
Он был приучен к чистоте, порядку, простой, но вкусной пище. Постоянная, хоть и не всегда видимая забота матери, освобождала от массы мелких забот, о которых он даже не помышлял — тот же ремонт одежды, стирка. Отец был совершенно непригоден к ведению хозяйства. Максимум — готовил суп на неделю. Неизвестно из чего и по какому рецепту. Есть его было невозможно, но приходилось. Выбора не было. Про домашнюю экономику и говорить нечего. Пришлось самому осваивать покупки в магазине, готовку, штопку, стирку, глажку и даже ремонт ботинок. Средств было мало, продукты — по талонам, хозтовары — по случаю. Нужно было изворачиваться. Отец часто отлучался на несколько дней, и тогда образовывался излишек хлебных карточек, которые Александр продавал. Появлялась возможность купить тетради, карандаши, что-нибудь из одежды.