Усмехнулся я и с чистой совестью отдал ему японскую бритву вместе с оригинальным футляром.
— Куда я только все это дену? — почесал я затылок, глядя на разложенное по столу и кровати богатство.
— В этот же американский сидор-переросток, — пнул парикмахер ботинком растекшийся по полу длинный оливковый вещмешок. — Я свободен? Или вам еще что-нибудь нужно?
— Оставьте, как с вами связаться? Вдруг понадобитесь? Я так понимаю у вас и за деньги что-то нужное достать можно.
— За деньги дорого, — отвечает. — Народ все больше меной живёт. Как в Гражданскую.
В ответ на мои жалобы, что меня уже не лечат и потому можно запускать на комиссию, мне стали колоть витамины.
В задницу.
Толстой иголкой.
Больно.
И все. Разве что еще заставляют посещать ЛФК.
А так сижу в библиотеке, когда по палатам брошюрку не читаю. Газеты раненым читает сам Коган или замполитрука.
Новый особист ко мне не цепляется.
Смирнов как-то пристал с вопросом, что если мне летать не разрешат, то, что я делать буду?
— На фронт пойду, — сказал, как отрезал. — Кем угодно. На геройской Звезде почивать не буду.
Не говорить же ему, что Золотая Звезда чужая, не мной заслуженная. Не поймёт.
— Ладно. Иди, — почесал комиссар подбородок. — Подождём комиссию. Там и будем решать.
На примерку в ателье я приехал после обеда с американским пальто в руках. И фуражку не забыл.
В этот раз я чувствовал себя уверенно, потому что был хоть и в летней, но форме со всеми знаками различия. Выбивались из образа только нескладные мои бурки.
Попросил пришить на пальто петлицы, голубые с золотой каемкой. Со шпалой. И на фуражку что положено: ''крылышки'', кокарду, ''капусту''.
Златошвейка поцыкала зубом, покивала головой. Пощупала пальцами кожу. Сказала.
— Добротная вещь. Петлицы у меня есть — сюда генеральские ромбики для кителя подойдут. Но вот кожу на шитьё придется подбирать для фуражки. Хотя бы по цвету. Вы обладаете временем?
— Надолго?
— Дня на четыре — пять. Насколько я понимаю, прямо сейчас вам ее не носить.
— Сколько это будет стоить? — спрашиваю.
— По деньгам, — отвечает и с взмахом руки, отпускает меня.
Тут пришел Абрам Семёныч со своими ассистентками и меня закружили, завертели, задергали в разные стороны. Исчеркали цветными мелками те полуфабрикаты, что на меня напялили. Наметали белых ниток и обратно все унесли в недра ателье.
Когда я оделся, Абрам Семёныч протянул мне листок из блокнота, на котором стояло два числа одно над другим.
Я вопросительно поднял бровь.
— Верхнее число — в кассу, — сказал негромко закройщик.
Верхнее число было в три раза меньше нижнего.