* * *
Разумеется, он не позволил себе ничего лишнего. Он так боялся вспугнуть каким-нибудь неверным движением птицу-удачу, что вел себя, пожалуй, даже излишне осторожно — все-таки двадцатый век на дворе, и викторианская Англия приказала долго жить — но потерять Фиону он себе позволить не мог. Поэтому и отношения их развивались в лучших традициях великой английской литературы. Сельский дворянин, девушка из поместья, Шарлотта Бронте, Джейн Эйр, и все такое.
Но нет худа без добра. Степан успокоился понемногу, взял себя в руки и неожиданно обнаружил, что получает от своих «неторопливых ухаживаний» ничуть не меньшее удовольствие, чем от пароксизмов бурной страсти. А тут еще и ответное чувство, как будто, начало угадываться в глазах его спутницы, ради общения с которой Матвееву пришлось срочно завести себе коня. Однако и конь оказался к месту, потому что ежедневные прогулки с Фионой удачно вписались в ритм сельской жизни. Меньше оставалось времени на безделье — становящееся для интеллектуала неизбежным источником несвоевременных мыслей, ненужной рефлексии и неуклонно ведущее к национальной болезни всех интеллигентов мира — беспробудному пьянству. Общение с юной шотландской леди было не только способом провести время — оно придавало Матвееву новые силы и породило настоящий интерес к жизни — в противовес бывшей до этого «игре в интерес». Тут уж Степан не смог обойтись без анализа, и результаты его были не совсем приятными.
«Ну, оказались мы здесь. Никто нас не спрашивал — хотим, не хотим — но раз уж «перекинуло», то и живём, как можем. Поставили перед собой цель, как и положено «настоящим человекам». Высокую и благородную, без преувеличения. Теперь идём к ней, в меру сил и возможностей, не оглядываясь по сторонам. И чем дольше продолжается этот крестовый поход, тем больше опасность перестать смотреть на окружающий мир взглядом иным, нежели прогрессорским.
«Стёпа, мальчик мой! — мысленно обратился Матвеев сам к себе противным «старушечьим» голосом — Тебе костюмчик Супермена не жмёт? Вроде большой мальчик…должен понимать. А кто это говорит? Совесть твоя, в битве за мир во всём мире покалеченная». — Ответить, а тем более возразить, «внутреннему голосу» было нечего.
«Ещё немного — с горечью подумал Степан — и мы все начнём обрастать бронёй, кто-то раньше, и мне кажется, что это будет Витька, кто-то позже — и будем воспринимать её как настоящую кожу. Достучаться до нас снаружи будет всё труднее, одна надежда на то, что внутри, — как это не называй, человечностью ли, совестью, или ещё как — надежда для тех, у кого она есть…»