— В любой латиноамериканской стране, — развел руками Степан. — Но Аргентина или Чили все-таки предпочтительнее. Там и деньги на наших «ноу-хау» можно сделать, и затеряться легко. И оттуда — если захотим — вполне можно начать большую игру.
— Большую игру. — Повторил за ним Ицкович. — Узнаю англичанина во всём, даже в мелочах. Кажется, только что ты убеждал меня, что нам ничего не добиться.
— Вероятнее всего. — Было видно, что Степан над этим уже думал и успел прийти к определенным, неутешительным, выводам. — Но если все-таки попробовать — а я за то, чтобы попробовать — то лучше делать это с безопасного расстояния.
В словах Степана содержалась большая доля правды, что понимали, разумеется, и Виктор, и Олег. Другое дело, что им двоим — возможно, в силу типов темперамента — трудно было согласиться даже с очевидным. Время шло, слои табачного дыма над головами друзей становились все плотнее, а муть за окном — темнее, но истина, которая по уверениям древних римлян должна была бы уже давно родиться в споре, появляться на свет решительно не желала.
Извечные русские вопросы, обозначенные в самом начале беседы, оставались неразрешёнными, потому что ни один из троих, собравшихся в этой комнате «попаданцев», не мог — несмотря на неслабый, в принципе, интеллект и немалые знания — ответить на куда как более актуальные. Например, как предотвратить Вторую Мировую Войну и можно ли вообще ее предотвратить? А между тем, вопрос-то был, по совести говоря, центральный. На миллион долларов, как говорится. — Что за идиотская привычка мерить всё на зелёные бумажки? — Возмутился Ицкович, когда Матвеев употребил это расхожее сравнение.
От ответа на этот, по-настоящему проклятый, вопрос все остальное зависело, как жизнь от кислорода. Но вот беда, ни каждый из трёх друзей в отдельности, ни все вместе — путем, так сказать, мозгового штурма — ответа они найти так и не смогли. И более того, никакой уверенности, что хотя бы одно из их предположений содержит в себе нечто большее, чем фантазию уставшего от напряжения мозга, у наших «вселенцев» тоже не было. А в голову уже лезли новые вопросы. Как, спрашивали они, например, можно было бы помочь СССР, не превращая одновременно Сталина в еще худшего монстра, чем он был на самом деле? Впрочем, по поводу этого последнего утверждения у друзей моментально возникли разногласия.
В последнее время, Матвеев был к Сталину индифферентен, поскольку положительные качества Иосифа Виссарионовича, которые Степан готов был за ним признать, почти компенсировали те отрицательные качества вождя, на которые профессор тоже глаз не закрывал. Однако не так обстояло дело с Ицковичем, который «ирода усатого» на дух не переносил, но соглашался, что в данных условиях другого столь же естественного и, главное, эффективного союзника у них нет и быть не может. Федорчук вождю как бы даже симпатизировал, но при этом опасался, что, резко усилившись, Сталин «наворотит» в стране и мире таких дел, что мало никому не покажется. С другой стороны, не к англичанам же идти?