А эта встреченная в метро подруга была из доброжелательных, жалела его (чем вызывала у Окиянина в свое время не меньшее бешенство), и он вдруг начал умолять ее зайти с ним в кафе и, когда она, слава богу, согласилась, стал изливать душу. Как ему плохо и пусто в этом городе, как бессмысленно без Вари и как все ему о Варе напоминает – и немудрено, ведь он думает только о ней. Вот – стоит как истукан внизу эскалатора и ждет, будто она сейчас появится, с извиняющейся гримаской – за вечные опоздания, и чмокнет в щеку, обдав своим запахом и мягкостью волос. А потом отдаст сумку, и они войдут в электричку. И если повезет, будет час пик и она будет прижата к нему чужими потными телами, а он станет только придерживать ее, положив ладонь чуть выше того места, куда ее хотелось бы положить. Чуть выше, но как близко! Он разрыдался тогда – в первый и последний раз – и вспомнить стыдно, но подруга – да благослови Господь ее такт – глядела в окно, пока он приходил в себя, хотя смотреть за окном было ну совершенно не на что. Чуть раньше она попыталась ему рассказать, как Варя живет там, в своем Солт-Лейк-Сити со своим Караваем, но он пресек это сразу же – он уже тогда ничего не хотел знать. А сейчас? Яр уткнулся лицом в подушку. Ткань была уже нагрета горячечной щекой. Нет, сказал он себе. Ничего он не будет спрашивать, даже если вдруг этот… Захочет поделиться с ним своим заоблачным супружеским счастьем.
И за минуту до того, как провалиться в полуобморочный сон, перед глазами его вдруг вспыхнула яркая, как из другой жизни, картинка: он, Окиянин, стоит вниз головой на дне рождении Костика, лучшего друга. Он стоит вниз головой на спор, в коридоре, а в квартиру входит девушка в легком сарафане с открытыми тонкими руками, с низко, как у Одри Хепберн, подстриженной челкой… И Костя торжественно объявляет: «Знакомьтесь, моя девушка, Варвара!» Окиянин тогда неловко «упал» с головы, что вызвало всеобщий смех. И, представляясь девушке, он уже понял, что убъет Костю, потому что девушка была… Она, словом, не имела к Косте никакого отношения, хотя влюбленный Костя этого еще не знал… К слову сказать, Костю убивать не пришлось – расстались они с Варей быстро, но и Яр постепенно свел общение с ним на «нет». Ему самому не хотелось себе признаваться, что дело просто было в том, что Костя с Варей спал и тем автоматически стал Окиянину отвратителен…
На следующее утро его разбудила уже новая девица с ресепшен: он совсем забыл, что сам попросил поднять его в полседьмого для обязательной пробежки. Спускаясь на лифте, Яр кожей ощущал тишину погруженного в сон отеля. Ему было все равно, в какую сторону бежать, и он взял направление на шпиль городской ратуши. И не ошибся: через пять минут он уже стоял, задрав голову, разглядывая позолоченого человечка на шпиле. Небо было ясное, и человечек блестел в лазоревых высотах, гордый и одинокий. Яр вспомнил о символике городской скульптуры – о ней говорилось в книге, которую он недавно прочел. Читал Окиянин много и эрудиции был пугающей. Вот, к примеру, символика средневековой скульптуры, с кем поделиться мыслью? Раньше он все выплескивал Варе, и все приобретало ценность, только уже будучи ей рассказанным. Он вспомнил, как однажды в сессию, за сорок минут поездки в метро от ее дома до института, успел «закачать» в нее уйму знаний по французской литературе конца девятнадцатого – начала двадцатого века. Да так, что она, смеясь и хватая его за локоть (ах, ну почему же за локоть, любовь моя!), выговаривала, что он не обязан предоставлять ей такие сведения об отношениях Верлена и Рембо, все равно она не сможет изложить сии ценнейшие детали преподавателю! В тот день он не стал ее ждать с экзамена – по ее смущенному лицу Яр понял, что на встречу планируется очередной поклонник. Так, выйдя из здания факультета, Яр позвонил одной из старинных приятельниц, пригласив ее в свою комнату на Васильевском. Приглашение без экивоков было тотчас же принято. Девушка была из тех, что ему обычно нравились – высокая, с крупной грудью и ягодицами. Когда они отзанимались любовью, она закурила и спросила: