— Золото, — сказал Дюра.
Вместо ответа Таплинг открыл один из мешков, вытащил пригоршню золотых гиней и водопадом ссыпал их обратно.
— Здесь пять сотен гиней, — сказал он. — Четырнадцать мешков, как вы можете видеть. Вы получите их, как только лихтеры будут загружены и снимутся с якоря.
Дюра усталым жестом вытер лицо. Ноги едва держали его. Он оперся на стоявшего позади спокойного ослика.
Бычков сгоняли по сходням другого лихтера. Еще одно стадо прошло через ворота и теперь ждало своей очереди.
— Дело идет быстрее, чем вы боялись, — сказал Хорнблауэр.
— Видите, как они гоняют этих бедняг, — нравоучительно произнес Таплинг. — Гляньте-ка! Дела идут быстро, если не щадить людей.
Цветной раб свалился под тяжестью своей ноши и лежал, не обращая внимания на град палочных ударов. Ноги его слабо подергивались. Кто-то оттащил его в сторону, и движение мешков в сторону лихтера возобновилось. Другой лихтер быстро заполнялся стиснутым в сплошную мычащую массу скотом.
— Надо же. Его Туземное Высочество держит свое слово, — дивился Таплинг. — Если бы меня спросили раньше, я бы согласился на половину.
Один из погонщиков сел на причал и закрыл лицо руками, посидел так немного и повалился на бок.
— Сэр, — начал Хорнблауэр, обращаясь к Таплингу. Оба англичанина в ужасе посмотрели в друг на друга, пораженные одной мыслью.
Дюра начал что-то говорить. Одной рукой он держался за ослиную холку, другой жестикулировал, как бы произнося речь, но в его хриплых словах не было никакого смысла. Лицо его раздулось больше своей природной толщины, исказились, к щекам прилила кровь, так что они побагровели даже под густым загаром. Дюра отпустил ослиную холку и на глазах у англичан пошел по большому полукругу. Голос его перешел в шепот, ноги подкосились, он упал на четвереньки, а затем и плашмя.
— Это чума! — воскликнул Таплинг. — Черная смерть! Я видел ее в Смирне в 96-м.
Англичане отпрянули в одну сторону; казначей и солдаты в другую. Посредине осталось лежать подергивающееся тело.
— Чума, клянусь святым Петром! — взвизгнул молодой матрос. Он был готов броситься к барказу, остальные побежали бы за ним.
— Стоять смирно! — рявкнул Хорнблауэр. Он испугался не меньше других, но привычка к дисциплине так прочно въелась в него, что он машинально остановил панику.
— Какой же я дурак, что не подумал об этом раньше, — сказал Таплинг. — Эта умирающая крыса, этот тип, которого мы приняли за пьяного… Я должен был догадаться!
Сержант казначейского эскорта и главный надсмотрщик что-то бурно обсуждали между собой, то и дело тыкая пальцами в сторону умирающего Дюра; сам казначей прижимал к себе одежду и с зачарованным ужасом глядел себе под ноги, где лежал несчастный.