Раз он целую ночь не мог заснуть. У него болел коренной зуб с левой стороны, и он места себе не находил. Чего только ни пил, прикладывал корень крапивы, откуда-то и самогончика нашел, но боль никак не переставала. Всю ночь стонал, будь я проклят, ходил из спальни в спальню, громко охая, чтобы и мы не спали. А когда кто-то в шутку тоже охнул, он совершенно спятил. Хотя было совсем уже поздно, за полночь, он приказал нам построиться во дворе. Была зимняя декабрьская ночь. Зима стояла сухая, суровая, трещал мороз. Все вокруг было глухо, только свирепый ветер острой косой летел над землей. Мелкий снег колол лица, как шипами, завывало все вокруг, стонала земля. В эту ночь пусто было на всем свете. Мороз приковал нас к земле. Клянусь, звонаря сразу отпустило, боль прошла, он выздоровел. Вы скажете, что это невозможно, но он излечился. Будь я проклят, если бы он не кончился тогда так неожиданно, он бы далеко пошел. Ну и что, что он был умалишенный, даже лучше, он любое указание исполнял без рассуждений. Нет, клянусь, я не шучу, из него бы вышел человек, созидатель и все такое, если бы он не помер тогда.
Его покорность, приниженность, безропотность и дисциплина быстро вынесли его наверх. Именно так, вынесли наверх. В случае чего он мог представить и отличную биографию. Одно время говорили, что именно он, товарищ Анески, организовал какой-то бунт в больнице и все такое прочее, что нельзя недооценивать. А вообще-то он был человеком скромным и к тому же до смерти влюбленным в свой колокольчик. Он, действительно, никогда не расставался с колокольчиком, которым нас будил. Некоторые дети чего только ни делали, чтобы он бросил эти глупости, но он продолжал поступать по-своему. Ничего не попишешь, было у него такое постоянство в характере. Колокольчик и колотушку он хранил в постели, как брачные реквизиты. Нет, на самом деле товарищ Анески был не такой уж и помешанный, просто он очень хорошо разобрался и в душе нашего папочки Аритона Яковлеского и, конечно, в существующем порядке. Ну, например, он знал, что начальство ведет постоянную войну с Кейтеном, и каждое утро он подлетал к его кровати, как безумный. Боже, как он горемычный, страдал, что ни разу, ни единого разу не смог застать его спящим. Будь я проклят, он сам накликал беду на свою голову.
Подъем проходил в два приема: первая половина нормальная, когда звонарь был настроен миролюбиво. Будь я проклят, что за выдумка — нормальный подъем. В определенное время звонарь поднимался на подмостки, сколоченные посреди двора, и оттуда принимался звонить, да так, что и мертвых мог разбудить. Я уверен, что от звуков в доме просыпалась вся округа. Вторая часть подъема была связана с бдительным характером звонаря. Как всякий подневольный и подобострастный человек, он смертельно боялся за свое несчастное будущее. Любое опоздание в строй он считал направленным прямо против него, чтобы испортить его характеристику в глазах папочки. Таких людей переполняет страх, они стараются прыгнуть выше головы, вечно ждут подвоха, и день ото дня становятся все более бездушными и слепыми. Именно поэтому звонарь, вопреки порядку и вопреки всему, изобрел подъем из двух частей. Наверное, он ночи не спал, пока не додумался, не дошел до этого. Если бы его помутившаяся голова прояснилась хоть ненадолго, для него это было бы убийственно. Будь я проклят, какая ужасная слепота, какое невообразимое наказание.