Я знал, клянусь, что эти бессмыслицы Кейтен говорил не просто так, это было с его стороны игрой, большой игрой, и она мне не нравилась. Я боялся каждого наступающего дня, меня била дрожь от того, как он строил из себя серьезного перевоспитавшегося человека; с уверенностью можно было предположить, что он прикидывается, задумывая что-то на будущее. Но какое ждало его и всех нас будущее? Ясно было одно, ясно как солнце весной, оно несло Кейтену последнее наказание. Я вдруг подумал, что его могут прихлопнуть, как муху, и оцепенел от этой мысли. Господи, да его и сами дети могут убить в отместку. Они так замучались с ним бороться, что теперь не отстанут! Клянусь, он был лучше всех, с их распрекраснейшими характеристиками, и это не давало им спокойно жить. Я вдруг осознал, что они могут убить его, они его точно убьют. Они запросто могли это сделать, по спине у меня побежали мурашки, я потерял покой и сон.
Методия Гришкоски и другие никогда не забудут ему спектакль о раненом партизане, по одноименной драме. Будь я проклят, драме. Кейтен играл пленного партизана, раненого воина, а Методия Гришкоски — фашиста, охранника в тюрьме. Методия Гришкоски, который до того времени был первым во всем и у которого была великолепная характеристика, ни за что бы не взялся за такую роль, хоть его убей, если бы не одна низкая и подлая причина. В пьесе была сцена избиения, и роль давала ему шанс при всех до полусмерти отколотить раненого партизана, Кейтена. Этот подонок давно уже искал такого случая и хвастался, что он с Кейтена спустит шкуру. И это были не пустые слова. Неужели Кейтен так и будет сидеть, сложа руки, поддразнивали другие, ожидание придавало представлению особый, художественный интерес. Будь я проклят, художественный. Мы ждали, дрожа от нетерпения, и чем ближе был день представления, тем беспокойнее мы становились. Хвастун и подлиза Методия Гришкоски у большинства уже в печенках сидел. Будь я проклят, это была драма жизни и смерти. С волнением и страхом мы ожидали развязки, клянусь, в этот день кто-то должен был умереть.
Представление началось довольно торжественно, в молчании. В полутьме, при неярком бледном свете. Перед тюрьмой фашист. Шаги. Тяжелые, убийственные шаги. Из тюрьмы время от времени доносится слабое пение раненого партизана, свет становится ярче, пение слышнее. Оно все больше раздражает фашистского охранника. Он бесится, топает сапогами, кричит:
— Да перестанешь ты, мерзавец, или нет?
Раненый партизан песней ему отвечает:
— Хоть колите меня, хоть вешайте, я не перестану, из могилы буду бороться, так и знайте! Буду петь, — отвечал он храбро.