* * *
Говорят, к встрече с Хаосом невозможно подготовиться. Как невозможно предсказать, во что инферно превратит живую плоть. Это у магии есть пределы, Хаос же не ведает границ. В Братстве не принято говорить об этом, но прикосновение инферно — самый жуткий тайный кошмар любого Стража.
Я ждал боли. Ужаса, смертного холода, полной утраты себя…
Ничего не было. Гудящий черный смерч сжался, охватил вскинутую руку. Вой стал выше, пронзительнее, протез кольнуло холодом, перчатка съежилась и истлела, словно ее разъело кислотой. Расширенными глазами я следил за тем, как черная воронка сжимается, втягиваясь в ладонь. Давно утраченная кисть пульсировала, посылая то ощущения невыносимого жара, то нестерпимого холода, то резкой и мучительной боли. То, что было и не было мною — паскудная лиана, проклятый подарочек из долины Роузхиллс, — сейчас жило своей жизнью. И оно поглощало инферно. Жадно, как страдающий от жажды пьяница поглощал бы дармовый эль.
Спазм боли свел пальцы, а потом бронзовая накладка на ладони треснула и вспучилась. Неимоверным усилием воли я сдержал крик ужаса и, не отрывая взгляда от протеза, попятился, словно надеялся таким образом оказаться как можно дальше от него. Наткнулся на что-то, споткнулся и упал, но едва обратил на это внимание. Леденящее и жуткое ощущение чужого присутствия рядом не давало сконцентрироваться ни на чем ином. Мне казалось, стоит лишь отвести взгляд, как заживший собственной жизнью протез вцепится мне в горло.
Боги, да я никогда и ничего в жизни не боялся так, как боялся в тот миг своей левой руки.
Вспышка. Бронза раскалилась докрасна, растеклась и застыла по краям, обнажая обсидианово-черный гладкий камень, похожий на третий глаз Марция Севруса.
Не отводя от него взгляда, я вслепую зашарил по поясу, нащупал и вынул из ножен шпагу. Даже перспектива снова стать беспомощным калекой пугала не так, как это — нечто чужое и жуткое, составлявшее со мной единое целое.
Попав в капкан, лис отгрызает себе лапу. Последуем его примеру. Я поднял шпагу и стиснул зубы, приготовившись к боли.
Но тьма успела раньше.
Тьма была повсюду — тьма и пустота. Я шел сквозь нее вечность, а может, только думал, что иду. Здесь, в отсутствие любых красок, вещей и ориентиров, не было разницы — сидеть, стоять или идти.
Так продолжалось долго. А потом впереди мелькнули далекие отблески света, и я ускорил шаг. Свет становился все ярче, почти ослеплял. Слишком яркий, чтобы можно было разглядеть хоть что-то, он заполнил собой все пространство… а потом я услышал пение.
Грудной женский голос пел что-то на незнакомом языке — грустно и нежно. Я вслушался в бархатистые обертона, и странная светлая печаль о несбывшемся захлестнула меня и погребла под собой целиком, подобно морским водам.