Комлев спустился с мостика около полуночи, а капитан остался там, видимо, до рассвета. Он все еще не очень доверял ночное судовождение своим двум помощникам, досадливо отгоняя мысль о том, что будет после его ухода с судна. Он понимал, что ведет себя глупо и что с «Лоалой» надо прощаться уже сейчас, чтобы это не стало долгим и мучительным прощанием, которое никому не нужно, а ему просто вредно. Комлеву было как-то неловко оставлять капитана одного, но он не мог предложить себя в качестве вахтенного штурмана. С его стороны, это была бы неслыханная самонадеянность.
Комлев решил сходить к себе в каюту, принять душ, переодеться в повседневную темно-синюю форму, так как белую носили только днем, и потом постоять на мостике еще пару часов, постигая особенности ночного движения по этой загадочной для него реке.
Колеса ритмично взбивали воду, скрытые от глаз боковыми надстройками, и слегка сотрясали корпус судна. На палубе было почти прохладно и не очень темно. Небо расчистилось, и луна, хотя и в последней четверти, светила еще довольно ярко. Комлев закрыл за собой дверь каюты и почувствовал, как слабый порыв ветра охолодил его мокрые волосы на затылке, будто чья-то рука коснулась их с пугающей бесцеремонностью. А когда он вышел из жилого коридора, рядом с ним возник, словно из ниоткуда, этот невысокий туземец в рубашке и шортах, кажется босой, и начал что-то глухо и сбивчиво говорить ему на лулими, показывая рукой в сторону кормы. Он также пытался объяснить это и на английском. Из всего, сказанного ему на двух языках, Комлев понял, что кто-то с ним хочет увидеться, но так, чтобы не знали другие. Он кивнул в знак того, что он туда пойдет, и человек этот тотчас же бесшумно исчез на слабо освещенной палубе, словно юркнул в какую-то щель, как ящерица.
На кормовой части «Лоалы» давно было оборудовано место для перевозимых пароходом автомашин, которые въезжали на борт с правой стороны, для чего там убиралось леерное ограждение. Его металлические стойки имели отверстия сверху и посредине, и в них был пропущен тонкий стальной тросик. Они не были глухо прикреплены к палубе. Комлев обратил на это внимание, еще когда впервые ступил на палубу парохода. Перед въездом на нее автомашин стойки заваливались путем поворота стопорного рычага на главной и неподвижной стойке, которая была ближе к кормовой надстройке.
Комлев прошел мимо застывших в дремотной неподвижности автомобилей, они уже успели остыть за долгий вечер, и от некоторых слегка потягивало бензином. Нигде не слышалось ничьих голосов — только звук работающих колес и шум проносящейся вдоль бортов воды. И тогда внезапно, как в каком-то страшном сне, кто-то, видимо, до этого сидевший на корточках, стал подниматься перед Комлевым, и в полутьме слабо блеснула сталь длинного широкого ножа, которым сельские туземцы рубят стебли кукурузы и проса и прорубают дорогу в зарослях. Внешне он тоже был похож на сельского жителя или просто рядился под него. На нем была (что тогда успел заметить Комлев) рубашка поверх длинной набедренной повязки, смахивающая на юбку, — обычная мужская одежда в деревне.