- Пожалуй, что так; а я его все-таки в казамате выдержу, - сказал городничий.
- Хорошо, - подтвердил Петр Михайлыч, - суди меня бог; а я ему не прощу; сам буду писать к губернатору; он поймет чувства отца. Обидь, оскорби он меня, я бы только посмеялся: но он тронул честь моей дочери - никогда я ему этого не прощу! - прибавил старик, ударив себя в грудь.
Исправник пришел с испуганным лицом. Мы отчасти его уж знаем, и я только прибавлю, что это был смирнейший человек в мире, страшный трус по службе и еще больше того боявшийся своей жены. Ему рассказали, в чем дело.
- Скажите, пожалуйста! - проговорил он, еще более испугавшись.
- Мы сейчас с вами рапорт напишем на него губернатору, - сказал городничий.
- Напишем-с, - отвечал исправник, - как бы только и нам чего не было!
Калинович объяснил, что им никаким образом ничего не может быть, а что, напротив, если они скроют, в таком случае будут отвечать.
- Конечно, будем, - согласился и с этим исправник.
- Непременно, - подтвердил Калинович и тотчас написал своей рукой, прямо набело, рапорт губернатору в возможно резких выражениях, к которому городничий и исправник подписались.
Медиокритский чрез дощаную перегородку подслушал весь разговор и, видя, что дело его принимает очень дурной оборот, бросился к исправнику, когда тот выходил.
- Николай Егорыч, что ж вы меня выдали? Я служил, служил вам... Если уж я так должен терпеть, так я лучше готов прощения у них просить.
Исправник воротился. Медиокритский вошел за ним.
- Прощения хочет просить, - проговорил исправник.
- Ваше высокоблагородие... - отнесся Медиокритский сначала к городничему и стал просить о помиловании.
- Нет, нет-с! - отвечал тот.
- Петр Михайлыч! - обратился он с той же просьбой к Годневу. - Не погубите навеки молодого человека. Царь небесный заплатит вам за вашу доброту.
Проговоря эти слова, Медиокритский стал пред Петром Михайлычем на колени. Старик отвернулся.
- Ваше высокородие, окажите милосердие, - молил он, переползая на коленях к городничему.
Тот начал щипать усы.
- Простите его, господа! - сказал исправник, и, вероятно, старики сдались бы, но вмешался Калинович.
- Великодушие, Петр Михайлыч, тут, кажется, неуместно, - сказал он, - а вам тем более, как начальнику города, нельзя скрывать такие поступки, прибавил он городничему.
- Вы хотели, сударь, оскорбить дочь мою - не прощу я вам этого! произнес Петр Михайлыч и пошел.
- И я тоже не прощу!.. От казамата освобождаю, а этого не прощу, присовокупил градоначальник и заковылял вслед за Петром Михайлычем.