«Чем это ты занималась, Флоренс? — спросит она. — Как ты умудрилась туда угодить?» Она не станет меня поднимать: «Тебе нельзя двигаться! Я читала об этом в журнале».
Мы станем ждать санитаров «Скорой помощи», и Мейбл будет говорить со мной, пока едет «Скорая». О ратуше, о танцах, о квикстепе, который мы отплясывали вдвоем. Она и в машине будет говорить, и в неотложную помощь войдет с разговорами, и переговорит со всеми в очереди, потому что такой уж человек наша Мейбл. Она приедет в белой блузке и цветастой юбке, и цветы на юбке затанцуют, когда она пойдет через комнату. Ее руки будут пахнуть мылом, и когда я скажу что-нибудь, чтобы ее обрадовать, смеяться будет каждая черточка в ее лице.
Она поговорит и с медсестрой, когда меня отвезут в палату, и они найдут общий язык, потому что Мейбл с каждым человеком находит что-то общее. Сестра взглянет на часы, прицепленные у нее к карману халата, и кивнет, и Мейбл позволят со мной посидеть. На сестринском столе будет гореть лампа, но койки будут в тени, палата будет купаться в жидком спокойствии. Мейбл подтянет стул поближе, чтобы мы могли перешептываться, уберет волосы с моего лица, поправит одеяло и скажет, что все будет хорошо. Порой это все, что нужно, — чтобы кто-то был рядом. Тот, кто посидит с тобой, пока ты не уснешь. Тот, кто скажет: «Все будет в порядке».
Флоренс
При дневном свете столовая гостиницы показалась незнакомой. Мы рассматривали тарелки с яичницей и пакетики коричневого соуса, будто недоумевая, для чего они перед нами поставлены. На плотных льняных скатертях поблескивали крупинки сахара, кто-то не удосужился смахнуть крошки со столов. Я была твердо настроена указать на это официантке, но после спора с Элси просто смела сор в ладонь и демонстративно ссыпала на пол. Столы были сдвинуты так тесно, что я временами задевала локтем рукав кардигана мисс Амброуз.
— Моря себя голодом, делу не поможешь, — рассуждала мисс Амброуз, отправляя в рот жареный гриб. — Нужно поддерживать силы.
Вытертые обои в гостиной были из таких, где есть и узор, и текстура. Их хочется потрогать, чтобы узнать, какие они на ощупь.
— Слушай, прекрати, — попросила Элси. — Люди смотрят.
Я убрала руку.
— Зачем тогда клеить бархат на стены, если его никто не трогает?
Чай был еле теплый, тост, положенный на подставку для писем, — холодный и неаппетитный. Странно, как волнение влияет на аппетит: некоторые совершенно теряют интерес к еде, а другие только и делают, что едят.
— Простуду заедай, лихорадку мори голодом, — припомнила я поговорку. — Интересно, а волнение нужно заедать?