А богохульство не прощается.
Я открываю маленькую деревянную дверь, и Дэйв заходит внутрь, садится в углу, оглядываясь на меня. Я стесняюсь, входя и занимая место на скамье. Когда я сажусь, мне становится больно. Любое прикосновение к синякам и избитым местам причиняет боль, и мне приходится наклониться вперед, чтобы уменьшить боль. Перегородка опускается, но священник молчит. За все годы моей веры я никогда не была на исповеди. В том, как меня воспитывали, отпущение никогда не доставалось исповедью, только кровью.
Я смотрю на Дейва, и он кладет голову мне на колени, его большие карие глаза преданно смотрят на меня. Его хвост касается деревянных стен исповедальни, когда он начинает им вертеть. Дэйв — это единственное, что у меня есть. Дэйв и Господь. Я закрываю глаза. Мне хочется почувствовать раскаяние, но его нет. Я не уверена, что делать или говорить, поэтому я думаю обо всех фильмах, которые я смотрела, и где присутствовали сцены исповеди. И я говорю то, что они говорят.
— Прости меня, отец, ибо я согрешила.
— Продолжай, дитя мое. Господь слышит тебя.
Я слышу шаги за пределами кабины и замолкаю. Я не хочу, чтобы кто-то еще слышал о моих грехах. Я напряженно сглатываю.
— Боюсь, я потеряла свою веру… я… — я задыхаюсь от всхлипываний.
— Все хорошо. Мы все иногда грешим.
Дверь исповедальни открывается, и я боюсь, что священник решил подойти и утешить меня. Уши Дейва оживают, и начинает рычать.
— Пожалуйста, — я слышу, шепот священника, а затем бульканье. Я оглядываюсь на перегородку, и слышу, как раздается глухой удар о стенку исповедальни. Дэйв в оборонительной позе встает между мной и дверью, его рычание становится все более угрожающим.
— Эвелин, — кто-то шипит мое имя из-за перегородки. Мое сердце останавливается. Адреналин бьет, как электрический ток. Дэйв начинает лаять. Я добираюсь до двери исповедальни, но кто-то дергает ее с обратной стороны, и она слетает с петель.
— Тебе понравились цветы, которые я тебе отправил? Надеюсь, они не заставили слишком сильно волноваться старину Эза.
Я не могу дышать. Я не могу двигаться. Я стою, зажатая в исповедальне, Захария не дает мне выйти, в руке он сжимает окровавленный нож. Уши Дэйва прижались к голове, и он прыгает на Захарию, нацелившись на предплечье.
— Тупая псина! — он заносит нож и ударяет Дэйва в шею. Дэйв визжит и падает на пол. Я кричу, мое сердце грозится выпрыгнуть из груди. Смех Захарии эхом раздается в храме, когда он ударяет Дэйва, и дорожка крови стекает по плитке пола. — Это гребаное животное — только оно и попыталось защитить тебя.