Тяжело дыша, я возвращаюсь в реальность. Моё лицо покрыто слезами вперемешку с кровью. Отбросив сковороду в сторону, я на четвереньках отползаю как можно дальше от кровавого месива передо мной. Мне хочется утереть лицо, но мои руки по локоть в крови. Сердце готово вот-вот выпрыгнуть из груди, дрожащим комом встав поперёк горла. «Посмотри, что ты натворила, Эвелин! Испачкала чистый кухонный пол!».
— Прости меня за содеянное. Возьми на себя грехи мои… — Меня душат рыдания, ведь убийство — это грех, но я не чувствую вины. — Прости меня за…
«Ничего. Тебя не за что прощать, потому что с позволения этого мужчины тебе снова и снова причиняли боль. Эвелин, и он делал это, чтобы очистить тебя».
У меня кружится голова от калейдоскопа воспоминаний, их вихрь резко останавливается на одном конкретном.
Я плачу, потому что Захария сказал, что убьёт меня, если я расскажу кому-нибудь; хотя уж лучше смерть, чем продолжение его наказаний. Боль — это наказание, но то, что делает со мной Захария, ещё страшнее, чем боль. Отец свирепо смотрит на меня.
— Ты согрешила, Эвелин, — он неодобрительно качает головой. — Опустись на четвереньки.
Меня трясёт, но я делаю, как велено, и покоряюсь его требованию, как нас всегда учили. До меня доносится стон старых петлей на дверцах его шкафа, и я знаю, что он делает. Не этого я ждала. Я ждала, что он защитит меня, но у меня хватает ума не сомневаться в нём, потому что это будет еще одним грехом, от которого меня нужно будет очистить.
Я отгораживаюсь от боли, когда на мое спину падает первый удар. Я не обращаю внимания на позорные имена, которыми обзывает меня мой отец, выбивая из меня искупление. Я научилась мириться с этим. Меня учили, что боль приближает нас к праведности, что каждый шрам исцеляет. Мы не идеальны, и пусть лучше наши грехи калечат тела, а не души. Пока он бьёт меня, я думаю о своих грехах, и когда он заканчивает, я чувствую себя очищенной. Я чувствую, что моё тело изувечено ради того, чтобы моя душа смогла исцелиться, и мне интересно, то же самое ли испытывают другие люди, которых мой отец называет богохульниками. Неужели те люди, всего лишь исповедавшись в своих грехах, чувствуют, что им отпустили их? Ведь чтобы получить прощение, нужно испытать боль.
— Эвелин?
Я поднимаю глаза и вижу свою сестру, Ханну. Она держится за дверной косяк, её лицо побелело, а глаза прикованы к безжизненному телу отца.
«Теперь, Эвелин, вы обе в безопасности. Бегите». Я сглатываю. Поднимаюсь на ноги, которые по-прежнему словно ватные из-за страха.
— Нам нужно уходить, Ханна. Господь сказал мне, что нам нужно уходить.